Русская поэзия XVIII века

Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди —
Можно знать различие злата, сребра, меди.
Трав, болезней знание[30] — голы все то враки;
Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;[31]
65 Всему в нас виновна кровь, буде ему веру
Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру
Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело
Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.[32]
А пока в баснях таких время он проводит,
70 Лучший сок из нашего мешка в его входит.
К чему звезд течение числить[33], и ни к делу,
Ни кстати за одним ночь пятном[34] не спать целу,
За любопытством одним лишиться покою,
Ища, солнце ль движется, или мы с землею?[35]
75 В часовнике можно честь на всякий день года
Число месяца и час солнечного всхода.
Землю в четверти делить без Евклида смыслим,[36]
Сколько копеек в рубле — без алгебры[37] счислим».
Силван одно знание слично людям хвалит:
80 Что учит множить доход и расходы малит;
Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,
Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.
Румяный, трожды рыгнув, Лука[38] подпевает:
«Наука содружество людей разрушает;
85 Люди мы к сообществу божия тварь стали,[39]
Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.
Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей[40] — живущих лишуся,
Когда все содружество, вся моя ватага
90 Будет чернило, перо, песок да бумага[41]?
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:
И так она недолга — на что коротати,
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
95 Вино — дар божественный[42][43], много в нем провору:
Дружит людей, подает повод к разговору,
Веселит, все тяжкие мысли отымает,
Скудость знает облегчать, слабых ободряет,
Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,
100 Любовник легче вином в цель свою доходит.[44]
Когда по небу[45] сохой бразды водить станут,
А с поверхности земли звезды уж проглянут,
Когда будут течь к ключам своим быстры реки
И возвратятся назад минувшие веки,
105 Когда в пост чернец одну есть станет вязигу, —
Тогда, оставя стакан, примуся за книгу».
Медор[46] тужит, что чресчур бумаги исходит
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Что не в чем уж завертеть завитые кудри;[47]
110 Не сменит на Сенеку[48] он фунт доброй пудры;
Пред Егором двух денег Виргилий[49] не стоит;
Рексу — не Цицерону[50] похвала достоит.
Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши;
Вот для чего я, уме, немее быть клуши
115 Советую. Когда нет пользы, ободряет
К трудам хвала[51], — без того сердце унывает.
Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети!
Трудней то, неж пьянице вина не имети,
Нежли не славить попу святую неделю,
120 Нежли купцу[52] пиво пить не в три пуда хмелю.
Знаю, что можешь, уме, смело мне представить,
Что трудно злонравному добродетель славить,
Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны
Науку должны хулить, — да речи их злобны
125 Умным людям не устав, плюнуть на них можно;
Изряден, хвален твой суд[53]; так бы то быть должно,
Да в наш век злобных слова умными владеют.
А к тому ж не только тех науки имеют
Недрузей, которых я, краткости радея,
130 Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея.
Полно ль того? Райских врат ключари святые[54],
И им же Фемис вески вверила златые,[55]
Мало любят, чуть не все, истинну украсу.[56]
Епископом хочешь быть[57] — уберися в рясу,
135 Сверх той тело с гордостью риза полосата[58]
Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,[59]
Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,[60]
Клюку пышно повели везти пред тобою;[61]
В карете раздувшися, когда сердце с гневу
140 Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.[62]
Должен архипастырем всяк тя в сих познати
Знаках, благоговейно отцом называти.
Что в науке? что с нее пользы церкви будет?
Иной, пиша проповедь, выпись позабудет,[63]
145 От чего доходам вред; а в них церкви пра́ва
Лучшие основаны, и вся церкви слава.
Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами,[64]
Брани того, кто просит с пустыми руками,[65]
Твердо сердце бедных пусть слезы презирает,
150 Спи на стуле, когда дьяк выписку читает.
Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,
Иль естественный закон, иль народны правы[66] —
Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,
Налагая на судей ту тягость несносну,
155 Что подьячим должно лезть на бумажны горы,[67]
А судье довольно знать крепить приговоры.
К нам не дошло время то,[68] в коем председала
Над всем мудрость и венцы одна разделяла,
Будучи способ одна к высшему восходу.
160 Златой век[69] до нашего не дотянул роду;
Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,[70]
Науку невежество местом уж посело,[71]
Под митрой[72] гордится то, в шитом платье ходит,
Судит за красным сукном,[73] смело полки водит.
165 Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита;
Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,
Как, страдавши на море, корабельной службы.
Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,
170 Ученых хоть голова полна — пусты руки».
Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,
Танцует, на дудочке песни три играет,[74]
Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,
Тому уж и в самые молодые леты
175 Всякая высша степень — мзда уж невелика,
Семи мудрецов[75] себя достойным мнит лика.
«Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, —
Еще не епископ я, а знаю часовник,[76]
Псалтырь и послания[77] бегло честь умею,
180 В Златоусте не запнусь,[78] хоть не разумею».
Воин ропщет, что своим полком не владеет,
Когда уж имя свое подписать умеет.
Писец[79] тужит, за сукном что не сидит красным,
Смысля дело набело списать письмом ясным.[80]
185 Обидно себе быть, мнит, в незнати старети,
Кому в роде семь бояр[81] случилось имети
И две тысячи дворов за собой считает,
Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает.
Таковы слыша слова и примеры видя,
190 Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.
Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,
Кто в тихом своем углу молчалив таится;
Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,[82]
Весели тайно себя, в себе рассуждая
195 Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,
Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.