Сбросил тряпье халата и чалму и снова стал собой, А вот его автор — Тихонов не вернулся. Так и остался у ступенек трона жал¬кого деспота… И все же — опять это "и все же!" — поэт, хотя бы и забытый, существует! Стоит только отбросить более чем девять десятых им написанного, войти в мир его лирики, и услышать стихи
…о глазах больших и тревожных,
О крае моем, где только зима, зима…
О воде, что как радость земную можно
Синими кусками набить в карман…
И зазвучат дальним звоном проникновенные строки печали накануне Второй Мировой:
Но отняв свои руки и губы,
Ты уходишь, ты вечно в пути,
А ведь сердце не может на убыль,
Как полночная встреча идти!
Словно сон, что случайно спугнули,
Ты уходишь как в сон в тишину\
Чужедальних, мелькающих улиц,
За страною меняешь страну..
И последня строчка этого довольно длинного стихотворенья:
Ты — мой хлеб в этот голод страстей.
Не пустые словеса дежурных военно-газетных стихов останутся в памяти, а его гусарские стихи о Первой Мировой:
Последний, длинный луч заката
Я помню до сих пор,
Мы бились, как во времена Мюрата,
Рубя в упор…
И еще слова о том, что
…Люди легли, как к саням собаки,
В плотно захлёстнутые гужи.
Если ты любишь землю во мраке
Больше чем звёзды — встань и скажи.
Но Тихонов не встал. Тихонов промолчал….
А ведь мы все помним, у Галича: «Промолчи, попадёшь в палачи».
5. ПЕВЕЦ ЗВЕЗДЫ И СВАСТИКИ (Владимир Луговской)
Среди множества поэтов и непоэтов, начавших писать в двадцатых годах ХХ века Владимир Луговской безусловно одна из самых ярких фигур.
Но если проследить его поэтический путь, сразу видно, как шаг за шагом талант мельчает. А слова становятся все громче. Стоит сравнить строки 1926 года со строками пятидесятых годов! Вот стихотворение "Ушкуйники":
Та ночь началась нетерпеньем тягучим,
Тяжелым хрипением снега,
И месяц летал на клубящихся тучах,
И льды колотила Онега
И словно напившись прадедовской браги.
Накинувши ночь на плечи,
Сходились лесов вековые ватаги
На злое весеннее вече…
Это — 1926 год. А вот строки из книги "Середина века" — 1957 год:
Трагически прекрасно было время,
Гигантских строек, подвигов, трудов,
Подвижничества, юного геройства…
Такой скуки и серости хватает в любой районной газетке.
Но ведь под этими длинными и мертвыми стихами стоит имя того же самого В. Луговского!
А эту "Середину века" студенты Литинститута с умным видом изучали и в приказном порядке признавали даже классикой! А критики, хваля взахлеб эти писания, снисходительно вспоминали раннего Луговского, который, по их словам, еще чего-то не понимал, чего-то не хотел, а главное — «увлекался усложнением стиха и экспериментами в области формы», что тогда вполне
приравнивалось к антисоветскому поведению.
Это все писалось совершенно всерьез, и даже "Песня о ветре" — поэма вполне советская, поэма о гражданской войне, написанная с самых «красных» позиций, упоминалась как-то вскользь, — а все
потому, что это была настоящая поэзия:
Итак начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.
Идёт эта песня, ногам помогая
Как же получилось, что поэт такого размаха и такой музыкальной пронзительности превратился в газетного болтуна и штамповщика? Километры никому не нужных стихов? И это — после таких строк
(из той же поэмы):
Паровоз начеку
Ругает вагоны.
Волокёт Колчаку
Тысячу погонов,
Он идёт впереди,
Атаман удалый,
У него на груди
Фонари-медали,
Командир-паровоз
Мучает одышка…
Впереди откос…
Паровозу крышка.
А пока поручики пиво пьют,
А пока солдаты по-своему поют…
Потеря таланта в результате натужного сочинения заведомой лжи с карьерными целями — слишком простой случай. Для серого А. Прокофьева годится, а с Луговским было иначе. Он — один из немногих
искренне писал, веря каждой своей строке. Потому-то и получилась у него "Песня о ветре" с ее полифонией, с ее ухарской частушкой, с ее гармошечной, но истинной напряженностью. Оставим в стороне идеи, взглянем на мастерство поэта:
Но песня рычит, как биплан на Ходынке,
11о песня сошла с ума,
И даже на дряхлом Смоленском рынке
Ломает она дома!
Это тоже из стихов двадцатых годов.
Но посмотрим, что же вдохновляло Луговского, что самое главное в самом духе его стихов, что придает им силу — ответ будет однозначный: ярость, злоба, неистовство ради неистовства — даже не всегда ради идеи…
Политическое содержание уже потом вливалось в это весьма удобное вместилище.
Вот стихи 26 года, периода высшего расцвета поэзии Луговского:
Дорога идет от широких мечей,
От сечи и плена Иго рева,
От белых ночей (!?) малютиных палачей,
От этой тоски невыговоренной!
Речь тут идет ни мало ни много о том, «откуда есть пошла Россия!»
Поэт утверждает: от зла! И само Зло как идею делает поэт своим героем!
А затем и преклонение перед злой силой. Перед любой — лишь бы она подавляла величием, масштабами зла. Они и были главным вдохновляющим фактором для Луговского. Отсюда и упоенное самоуничижение личности приравнивается к подвигу. И неподдельный восторг раба перед господином слышен в концовке вот таких стихов:
И глухо стучащее сердце мое
С рожденья в рабы ей продано.
Ей, то есть родине!
Преклонением перед этой свирепостью хочет Луговской заразить читателя, и часто ему это удается: так искренне, так талантливо звучат его строки, полные пафоса. Только с запозданием понимаешь, что пафос его — страшен и нечист… Ненависть, разрушение — вот чем кормится его талант:
Багровый костер, скелет моста,
И осень — прямо наощупь,
Но штык остер, винтовка проста,
А жизнь — во сто крат проще!
А ведь и верно, если считать, что жизнь проще винтовки, что все вопросы решаются пулей, что лучший аргумент в споре это удар по черепу, то остается лишь стать восторженным певцом и рабом Зла.
Вот откуда поэтизация всего. что считается враждебным духу человеческому!
Где уж тут "разумное, доброе, вечное"! Но это эстетство навыворот, если отбросить всякие нравственные ценности, так оно с точки зрения поэзии казалось невероятно новым, смелым, захватывало своим напором:
Ощерился лес, и гуляют кусты,
И ползает ветер на брюхе,
Пускаются в пляс по полянам пустым
Какие-то черные мухи…
Отсюда шаг всего до нарбутовского упоения нечистью и смертью тоже нечистой…
Но когда миновали буйные времена, кормившие поэзию Луговского патетикой убийства и братоубийства, то тут же исчезла вся привлекательность его стихов, да и самый талант оказался не золотом, а черепками, как купальские клады…. В 21 году пишет он «Утро республики»