Похожая ситуация складывается и тогда, когда В. Сорокин деконструирует известный миф о И. Бродском как прямом и единственном наследнике акмеистской линии русской поэзии в лице О. Мандельштама и А. Ахматовой: появившийся в романе в качестве персонажа «рыжий Иосиф» может лишь бормотать фрагменты хрестоматийных стихов Бродского («все немного волхвы», «пила свое вино», «готовя дно»), как и выведенные в образе уличных громил члены «лианозовской группы» Г. Сапгир («Генрих-Вертолет»), И. Холин («Холя»), Оскар Рабин («Оскар-Богомаз»), Л. Кропивницкий («Крапива») и Вс. Некрасов («Севка-Мямля»), говорящие строками своих стихов.
В соответствии с формой антиутопии автор вводит в мир прекрасного будущего «внесистемные» элементы, которые образуют свою «антисистему», находящуюся в конфронтации с доминирующей. Это таинственное братство «Орден Российских земле…бов». Северное Братство обосновалось под землей и ведет бескомпромиссную борьбу с глобализированным обществом: члены Ордена убивают всех сотрудников секретной лаборатории и похищают Голубое сало, чтобы переправить его через «воронку времени» в 1954 год, в надежде изменить ход истории. Северное Братство составляет лишь часть раздираемого противоречиями Ордена, представляющего собой пародию на различные изводы современной почвеннической идеи.
Второй пространственно-временной план, в котором разворачивается действие романа, лишь условно обозначен датой (1954 г.). По сути, он представляет собой популярный в литературе постмодернизма и фантастики вариант «альтернативной истории». Здесь рассказывается о том, как Сталин заключил пакт с Гитлером и ведет борьбу с США и Великобританией. Очевиден парафраз столь популярной сейчас «евразийской» концепции борьбы континентальной и атлантической цивилизаций.
Несмотря на то, что почти все герои «советских» страниц романа имеют в качестве прототипов реальных исторических лиц и носят их имена, фигуры их существенно переосмыслены. Так, Хрущев в романе – граф, отстраненный Сталиным от власти, однако сохранивший часть былого могущества и к тому же – гомосексуальный любовник «вождя народов», обнажающий сексуально-патологическую природу любой тоталитарной власти. Развенчиваются в романе и другие популярные в ХХ в. мифы – о «еврейском заговоре», нацистской магической практике и т.п.
Разрушение прежних иерархий не приводит к созданию абсолютно плюралистического и децентрализованного общества: общество сохраняет свою иерархичность, которая держится не только на социальном, материальном или кастовом неравенстве, но и на неравенстве сексуальном. Юноша и не думает читать письма, посылаемые ему тоскующим по нему Глогером: тем самым разрушается и постмодернистский миф о плюралистическом полигамном или гомосексуальном мультисексе, противоположном «тоталитарному» моногамному.
Возвращаясь к специфике формы, отметим, что «Голубое сало» представляет собой деконструированный антиутопический роман (этот жанр пользовался особой популярностью в середине ХХ в.). Разрушение любой тоталитарной системы оборачивается перераспределением Власти, присвоением ее антисистемой. Тоталитарным оказывается сам миф о «свободном» или глобальном обществе без границ, любое утверждение чревато претензией на обладание Властью, и единственно возможная внесистемная, антитоталитарная литература в этой ситуации – это литература, вставшая на путь саморазрушения и самоотрицания.
Тем самым одинаково деконструируется и эстетизм, и антиэстетизм, в равной степени бессмысленным представляется и отказ от литературности в пользу жизненности, и предпочтение противоположных ценностей – и то, и другое демонстрирует свою иллюзорную природу. В равной степени бессмысленными становятся утверждения: «искусство выше жизни», «жизнь превыше искусства». Сорокинское искусство не может быть выше жизни, так как оно вызывает вполне реальную тошноту. Не может быть и ниже, так как сама жизнь, преломившаяся в литературе, столь же тошнотворна. Остается одно – признать их полное единство – вплоть до неразличения. Точнее, литературное творчество и наслаждение его плодами становится такой же функцией человеческого организма, как, к примеру, приготовление пищи и кулинарное наслаждение. Человек не способен прожить без того и без другого, разве что создание художественных текстов и приготовление пищи может доверить кому-то другому.
В целом ряде своих произведений (можно назвать, к примеру, пьесу «Щи» или рассказ «Машина» из книги «Пир») писатель моделирует реальность, в которой именно пища и ее приготовление / поглощение становится основной духовной ценностью и культурообразующим началом, подчиняя себе все социальные и культурные институты.
Владение секретами приготовления изысканных блюд считается уделом посвященных и объектом борьбы различных властных группировок, что доказывает: механизм формирования социальных иерархий един вне зависимости от ценностей и идеалов, которые лежат в их основе, будь то ценности, условно говоря, «духовные» или «материальные». Более того, само определение «духовное» или «материальное» (как и позитивное или негативное маркирование тех или иных ценностей) конвенционально, т.е. является результатом социальных договоренностей, обоснованных и регламентированных культурой и идеологией.
Другой аспект вездесущей Власти, против которого выступает В. Сорокин, обозначен через тоталитарность самого языка, запирающего человеческое сознание в жесткую решетку своих категорий. Эта власть воспринималась писателями, чье творчество развивалось в рамках модернистской парадигмы, как нечто органичное. В. Сорокин, как писатель постмодернистской и контрмодернистской направленности, усматривает здесь проявление диктатуры языка, тоталитарной по своей сути. Он исходит из мысли, сформулированной лингвистами Д. Лакоффом и М. Джонсоном: «Метафора пронизывает всю нашу повседневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии. Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по самой своей сути».
Писатель стремится обнажить скрытую власть метафоры, подвергнуть ее деконструкции, развоплощению, что достигается с помощью излюбленного приема – реализации метафоры. Так, в «Насте»,одном из рассказов книги «Пир», праздничное пиршество в честь совершеннолетия дочери помещика Саблина заключается в буквальном приготовлении Насти и поедании ее гостями; когда же священник отец Андрей просит руки Арины – дочери помещика Мамута, девушке отпиливают руку.
В другом рассказе – « Жрать!» —используется прием, знакомый по второй части романа «Норма» – только теперь на месте слова «нормальный» оказывается стилистически грубое слово «жрать»: на 28 страницах повторяются однотипные синтаксические конструкции: «Жрать мысли о вечности»; «Жрать звук полного отсутствия»; «Жрать блеск далеких звезд»; «Жрать пустое место».
Финальная фраза рассказа («Жрать пустое место») объясняет смысл повторяющегося приема: пожирание становится процессом, аналогичным чувственному восприятию или мыслительному акту, метафорически их замещает, поскольку все они способны поглощать окружающую реальность, перерабатывая ее в нечто иное, будь то жизненная энергия, эмоции или картина мира, заключенная в сознании человека. Пустота как абсолютное отсутствие прерывает этот процесс, так как равно недоступна ни для пожирания, ни для чувственного восприятия или мысленного представления, и потому на ней перечень прерывается.
В начале 2000-х годов В. Сорокин все активнее работает с материалом, до недавних пор считавшимся прерогативой массовой беллетристики, – коллективными мифами об уголовной среде и смежными с ними мифами о «новых русских». Взаимопроникновение мира большой политики, больших денег и «большой дороги» привело к перераспределению сфер власти, а значит, и сопутствующих ей ценностных систем. Уголовная вольница оказывается жестко структурированным, строго иерархичным миром со своими законами, языком, символикой, которые проникают в смежные с ней сферы бизнеса и политики. Весьма характерным здесь оказывается последний роман писателя – «Лёд», вместе с «приквелом» под названием «Путь Бро» и «сиквелом» «23000», образовавшим книгу «Трилогия».