Собственный стиль Т. Толстой проявляется, как отмечалось, в особой повествовательной интонации, создаваемой повторами и перечислениями:
«Ветер речной, ветер садовый, ветер каменный сталкиваются, взвихриваются и, соединившись в могущем напоре, несутся в пустых желобах улиц.» («Самая любимая»)
Доминирует разговорная интонация:
«Красивое имя – Зоя, правда? Будто пчелы прожужжали. И сама красива: хороший рост и все такое прочее. Подробности? Пожалуйста, подробности: ноги хорошие, фигура хорошая, кожа хорошая, нос, глаза – все хорошее. Шатенка. Почему не блондинка? Потому что не всем в жизни счастье» («Охота на мамонта»).
Разговорная интонация («а где прежняя-то», «иди, свищи») соединяется с модальной конструкцией («будет ли»). Происходит перебивка повествовательной интонации, усиленной в том же абзаце определением: «мир на миг показался кладбищенски страшным» («Чистый лист»). Субъективные и эмоционально маркированные речевые фигуры в сочетании с перечислением иногда создают лирическую тональность. Обычно такой прием используется не для воссоздания плана настоящего, а плана воспоминаний. Тогда оказывается возможным говорить о ритмизованной прозе, создающейся на основе повторов («Мы выберем день», «Мы сойдем с электрички.», «Мы идем через траву вброд.»).
Синтаксический параллелизм с троекратным повтором обычно используется в народно-поэтической речи. В тексте Т. Толстой подобное расположение фразы («облетели листья // потемнели дни // сгорбилась Маргарита») позволяет автору включить героя в общий временной ряд, превратить его из конкретной фигуры в обобщенную. Иногда допускается цитация, включения строчек из детского фольклора (считалки, сказки, страшные рассказы):
«Ах ты, зверь, ты, зверина, ты скажи свое имя: ты не смерть ли моя? Ты не съешь ли меня? Я не смерть твоя, я не съем тебя: ведь я заинька, ведь я серенький» («Спи спокойно, сынок»).
Среди клишированных и устойчивых формул – мифологические выражения, библеизмы, строчки из классических произведений, парафразы песен:
«За развороченные рельсы, за взрыв, за опаленную голову сына, за вспыхнувшую факелом маму, за шашку, выбившую детскую память» («Спи спокойно, сынок»).
Функции клише в текстах Т. Толстой равнозначны скрытому цитированию, они необходимы для большей узнаваемости мира детства, вынесения оценок:
«Нянечка заплачет и сама, и подсядет, и обнимет, и не спросит, и поймет сердцем, как понимает зверь – зверя, старик – дитя, бессловесная тварь – своего собрата» («Любишь – не любишь»).
Интересно организована несобственно-прямая речь. В повествовании переплетаются несколько голосов – автора-повествователя, героя и второстепенных действующих лиц:
«Мы пьем чай на веранде. Давай тут заночуем. Почему мы сюда не ездим? Тут можно жить! Только сумки таскать далеко. Крапиву бы повыдергать. Цветочки какие-нибудь посадить. Крыльцо починить. Подпереть чем-нибудь. Слова падают в тишину, сирень нетерпеливо вломилась в распахнутое окно и слушает, покачиваясь, наши пустые обещания. Невыполнимые проекты...» («Самая любимая»).
Голос автора обрамляет диалог, который размещается внутри описания, выделение диалога происходит с помощью риторических фраз, инверсии, синтаксической паузы. Используются также разговорные конструкции, обобщенно-личные формы («мы стояли»).
Функции автора разнообразны: он выступает в роли комментатора события, рассказчика. Его индивидуальная характеристика отсутствует, обычно он уподобляется своим героям и воспринимается как один из них (в воспоминаниях о детстве или в описаниях мира детства). Важно отметить роль авторской иронии, с помощью которой опосредованно передается отношение автора к герою: «склеивая вязкой сладкой глиной хрупкие аптечные челюсти» («Милая Шура»).
Особая роль уделяется семантике имени, легко расшифровываемой: Зоя – жизнь, Софья – мудрая, Александра – защитница, Евгения – благородная. Некоторые из них образованы от мужских имен. Интересно обыгрывается имя Фаина:
«Все дороги вели к Фаине, все ветры трубили ей славу, выкрикивали ее темное имя... змеились снежными жгутами и бросались к ее ногам... все сливалось в кольцо, сплетая для возлюбленной гремящий зимний венок» («Петерс»).
Возможно, сосредоточенность на конкретном эпизоде или истории обусловили использование Т. Толстой формы рассказа, оказавшейся удобной для изложения выбранной истории, чаще всего посвященной конкретной личности, ее нелегкой судьбе. Можно было подхватить ее историю практически в любом месте и так же произвольно остановить. Поэтому так часто встречаются открытые финалы. Форма случая диктует, как у Д. Хармса, использование разговорной интонации: «Дети у него уже взрослые. Жена от него давно ушла, а снова жениться он не хотел».
Т. Толстая создает сложное текстовое пространство, в котором значимо каждое предложение, наполненное своеобразными эпитетами, деталями, лейтмотивными сравнениями. Несомненно, интертекстуальность ее текста потребует дальнейшего изучения. Связь прозы Т. Толстой с русской классической традицией проявляется на уровне парафраза, переклички отдельных образов, деталей, совпадения некоторых мотивов. Но более отчетлива связь с авангардной традицией первого двадцатилетия 20-х годов. Не случайно Т. Толстую то зачисляют в реалисты, то относят к постмодернистам. Контаминационный характер ее стиля позволяет говорить о широком использовании синтеза, когда писатель одинаково свободно владеет манерой письма реалистов и символистов, нередко соединяя их в одном тексте. Подобный симбиоз был характерен именно для экспериментальной прозы первой трети ХХ в., когда отрицание традиции считалось нормой.
Л. Е. Улицкая (р. 1943)
Ярко проявляющееся социальное начало прозы Л. Улицкой позволяет относить ее творчество к разным направлениям, говорит о ее связях с «жесткой прозой» или с «новой волной», хотя по проблематике она близка к «женской» прозе. Немецкий исследователь Б. Тесмер полагает, что Л. Улицкую «скорее можно считать одним из наиболее традиционных авторов современной русской беллетристики, хотя ей не чужды новые художественные структуры».
К литературе Л. Улицкая обратилась не сразу. В соответствии с семейной традицией она закончила биофак МГУ, затем работала в Институте общей генетики (1968-1970), занималась научной работой, писала статьи. Оставшись без работы, вела домашнее хозяйство, когда дети подросли, стала завлитом Еврейского музыкального театра (1979-1982).
Свой драматургический опыт Л. Улицкая считает необычайно важным, именно в пьесах она научилась особым образом организовывать текстовое пространство, «закрывать занавес» в нужный момент. Среди ее пьес как оригинальные сочинения, так и переработки («Кармен, Хосе и Смерть», «Мой внук Вениамин» (1988), «Куда несет меня лиса», «Лотос небесный». Она также написала сценарии к фильмам «Сестричка Либерти» (поставлен В. Грамматиковым), «Женщина для всех», «Русское варенье». По роману «Казус Кукоцкого» снят одноименный 8-серийный телефильм, спектакль по повести «Сонечка» поставлен в МХТ.
Кроме пьес и киносценариев, Л. Улицкая писала стихи, но лишь одно стихотворение вошло в роман «Медея и ее дети». Она начинает как автор рассказов для детей, позже объединенных в сборник «Сто пуговиц» (1983) . Позже она вернется к творчеству для детей, напишет сборник «Истории про зверей и людей», проиллюстрированный художницей С. Филипповой. Рассказы Л. Улицкой регулярно появляются на страницах журналов, чаще всего в «Новом мире», где опубликованы ее основные произведения.
Творческий путь Л. Улицкой традиционен – от небольшой формы к более крупной. В 1989 г. она пишет первый рассказ из цикла «Бедные родственники».Позже он станет основой сборника, вышедшего в 1994 г. Следующим появился цикл «Девочки».Цикл «Новые рассказы»пока не сформирован: некоторые рассказы печатались отдельно и в составе цикла «Пиковая дама». Цикл «Люди нашего царя» (2005) был удостоен приза зрительских симпатий в формате премии «Большая книга» в 2006 г.
Признание творчества Л. Улицкой выразилось в включении ее в списки номинантов «Русского Букера», которого она удостоится в 2001 г. за роман «Казус Кукоцкого». Роман «Медея и ее дети» был отмечен французской международной премией «Prix Medicis Etranger» (Премии Медичи за лучшую иностранную книгу) в 1996 г. Среди других наград: французский орден литературы и искусства, премии Д. Адсерби (Италия, 1999), XVII Московской международной книжной выставки-ярмарки «Венец» (2006), премии «Большая книга» (2007), премии Грин-цане Кавур (Италия, 2008). Роман «Искренне Ваш Шурик» удостоен премии китайских книгоиздателей как лучший зарубежный роман 2005 г.