В произведениях, посвященных символическому спасению «народной души» (Ю. Буйда, Б. Екимов, В. Попов, А. Слаповский), встречаются разнообразные модификации эсхатологического мифа и попытка синтеза мифологий разных народов, а также канонических и апокрифических мотивов (введение образа Никодимова у А. Слаповского).
В целом попытки писателей должны были вывести их на определенный уровень обобщения, привести к созданию некоторой модели или нового мифа о России. Но для этого синтетически собранные модели должны были выстроиться в целостную картину мира, а писатель – прийти к собственному взгляду на действительность. Подобного философского обобщения, анализа прошлой ситуации и предвидения перспектив будущего нет, поэтому повествование нередко представляет собой просто контаминацию разных источников.
В центре же повествования по-прежнему оказывается условная страна с идеализированными отношениями. Среди них «Внутренняя Монголия» В. Пелевина, «Китеж – Чагодай» А. Варламова, Ордусь в проекте Хольм ван Зайчика, где показан «маргинальный, провинциальный рай, противопоставленный дискредитированному центру», как в романах Н. Катерли, М. Панина. В подтексте каждого произведения звучит одна и та же основная мысль – вся жизнь есть миф.
В прозе Ф. Искандера(Фазиль Абдуллович, р. 1929) встречаемся с соединением двух названных выше приемов – включением мифологического мотива в ряд литературных аллюзий и использованием цельной мифологической модели для создания авторской картины мира (персонифицируемой в истории конкретного рода, к которому принадлежит главный герой). Трактовка рода как модели мира – универсалия мирового фольклора, представленная во многих архаических эпических традициях. В обществе, где возникли эти сказания, представление о государстве еще не сложилось, поэтому его функции выполняет род. Современному автору также не на что опереться, поэтому он и обращается к архаической форме [20]. Однако, воссоздавая героическое прошлое своих предков, он апеллирует не к архаическим, а к значительно более поздним повествовательным формам – несказочной прозе и анекдоту.
В романе «Сандро из Чегема» (первая публикация в России в 1989 г.) писатель выстраивает сложную иерархию персонажей и использует несколько архетипических моделей. Структура романа построена по циклической модели, характерной для несказочной прозы, где связующим звеном служит образ главного героя. Сандро – типичный герой-хитрец. Он и включен в мир, и отъединен от него, поскольку не меняется со временем и даже наделяется бессмертием. Но народная смеховая стихия – лишь одна составляющая сложной системы романа. Другая связана с народным эпосом, о чем автор прямо дает понять перекличкой названий («Сандро и пастух Кунта» – «Сосрыква и пастух»).
В эпических текстах пастух выступает в роли предсказателя судеб и является одной из ипостасей бога-отца Уастырджи. Кунта, как и Сандро, существует вне времени. В заключительном эпизоде романа, спустя тридцать лет после основных событий, когда «иных уж нет, а те далече», Сандро вновь оказывается в Чегеме и встречает Кунту, который все так же пасет своих коз и задает тот же вопрос, что и вначале: «Что слышно?» Но мир вокруг него уже необратимо изменился, «нет ни скотного двора, ни дедушкиного дома, остался зеленый пустырь, на котором паслись чьи-то коровы, одна из них побрякивала колокольчиком. Библейский звук жизни и запустения» («Сандро из Чегема»).
Прием кольцевой композиции романа необходим писателю, чтобы придать своим персонажам символический смысл. Он четко указывает на него во вступлении: «история рода, история села Чегем, история Абхазии и весь остальной мир, как он видится с чегемских высот, – вот канва замысла» («Сандро из Чегема»). Важно, что действие большинства глав-новелл происходит на пиру. Мифологема жизнь-пир также относится к архетипам мирового фольклора. Вместе с тем Ф. Искандер не ограничивается фольклорной трактовкой. Образ пира имеет настолько же фольклорное, насколько и литературное происхождение, отчасти смыкаясь с ранними повествовательными формами, в которых отразилась модель поведения человека того времени.
Писатель мастерски использует широчайшие возможности архетипической модели. В образе Сандро соединены черты многих персонажей. С одной стороны, он – типичный трикстер, веселый обманщик, но вместе с тем мудрый шут, всезнающий и вечный защитник чести и справедливости и безжалостный судья. Полифункциональность образа позволяет писателю создать эпический мир, населенный множеством персонажей. Этот прием также имеет древнее происхождение и всемирное распространение (древнерусская «Повесть о Варлааме и Иоасафе», книга С. – Сабы Орбелиани «Мудрость вымысла» или цикл «Бирбал-наме» о беседах во время пира шаха Акбара и его мудрого шута Бирбала). Герои этих циклов подтверждают свои доводы притчами или вставными историями. Отметим, что все вставные произведения, даже собственно комические анекдоты (рассказы о Сандро и княжне, Сандро и меньшевиках) трактуются Ф. Искандером в новеллистическом духе, главный акцент перенесен с сюжета на проявление благородных или низких чувств.
Однако роман Ф. Искандера представляет нечто большее, чем цикл небольших рассказов, объединенных образом одного героя. Главный интерес автора направлен на создание целостного образа мира, в котором живет и действует его герой. С одной стороны, это традиционное для Абхазии родовое общество. Автор считает, что его устоявшаяся веками структура незыблема и является идеалом, гарантирующим нормальную жизнь каждого человека. В ней первенствует герой с высокими моральными качествами. Для сравнения писатель выстраивает рядом с родовой другую иерархию – уже советскую. Она столь же незыблема, но противоестественна, поскольку чем выше положение ее героев, тем ниже их моральные качества. Вначале писатель вводит в главу «Пиры Валтасара» образы исторических лиц – Сталина, Берии, Лакобы, Калинина. Сопоставляя с ними Сандро, автор снова следует сюжетному типу «Император и пастух», в котором побеждает именно низкий и гонимый герой. Поэтому Сандро видит гораздо дальше и глубже своих оппонентов.
С другой стороны, за образом пира встает и иное, уже библейское обобщение – пир как символ жизни, воплощающий идею суетности всего сущего. Так рамки романа расширяются, и встреча героев Искандера знаменует столкновение двух миров – тоталитарного, олицетворяемого Сталиным и патриархально-родового. Каждый из них является воплощением постоянства и незыблемости. Следовательно, они могут существовать, только если одна система не будет вмешиваться в дела другой. Опосредованные авторское отношение и оценка заключены в форму притчи.
В реальной жизни не происходит гармонизации двух миров, отчего в сознании автора нарастает чувство разочарования, а во внесюжетном повествовании усиливается драматизм. Однако автор сохраняет юмористическое мироощущение: само заглавие «Пиры Валтасара» напоминает библейские события, когда во время пира во дворце вавилонского царя Валтасара на стене появились слова «Отмерено, взвешено, разделено», означающие конец его могущества. В то же время герои, подобные Сандро, продолжают жить. Удачно встроенный миф о бессмертии героя помог писателю создать монументальное повествование, в котором он развернул панораму исторических событий ХХ в.
Своеобразный синтез разных подходов к использованию мифа представлен в романе Т. Толстой«Кысь» (2000). В первом абзаце романа писательница почти дословно воспроизводит начало романа А. Толстого «Петр Первый». Данный прием наводит на мысль о том, что подобная перекличка имеет для нее принципиальное значение, поскольку встречается в некоторых рассказах о детстве, где она создает образ золотого рая. Действительно, как за описаниями Москвы времен Петра, застенков, дворцового разгула в романе А. Толстого видна действительность конца 1930-х годов, так и за реалиями «древней Руси», воспроизведенными Толстой, встает Россия конца ХХ в. Но если А. Толстой все время остается в стилевом поле реалистического романа, то Т. Толстая выходит из него, пользуясь приемами поэтики постмодернизма. Отметим также умелую стилизацию, не перегружающую повествования.