С попыткой перефразирования своей биографии встречаемся в последнем романе В. Аксенова «Таинственная страсть» (2008), посвященном шестидесятникам. Спрятав реальных персонажей за прозрачными масками, автор сохраняет документальную точность, передавая особенности внешности, поведения, привычек, указывая на возраст, иногда социальное и общественное положение. Повторяясь, эти подробности превращаются в атрибутивные признаки.
Всегда с гитарой «хриповатый Орфей», Влад Вертикалов (Владимир Высоцкий) «прямо из «Великолепной пятерки», как считает героиня Милка Колокольцева. Молодой бард «с его мелькающей детсковатой улыбкой» (вариант – простецкой) становится своеобразным божеством для поколения: «И в глубине круга сидел он, их тогдашний уже кумир, и будущий кумир всей страны, и сам заводился от своего пения, усмехался и подхахатывал, комментируя истории то одного, то другого «зонга»».
Множественные аллюзии указывают на профессию героя, проявляется и кинематографический код, и отголоски популярной авторской песни. Упоминания улыбки и «рыцарского лица» указывают на А. Блока, кумира молодежи своего времени, и в воспоминаниях, например, Е. Замятина они также являются атрибутивными признаками.
Соединение конкретного и обобщенного порождает второе, внутреннее содержание, образуется образ-символ. Так и в воспоминаниях В. Аксенова в одном штрихе оказывается отраженной целая человеческая жизнь в ее исторической значимости. Одновременно конструируется портрет личности, за внешними чертами которого скрывается более широкий, обобщенный образ, в котором типизируются черты не только конкретного человека, но и представителя определенного времени. Поэтому даты смерти Высоцкого и Рождественского становятся временными вехами.
В. Аксенов, используя инверсию, выстраивает свой рассказ, вкрапляя в него реакции других действующих лиц. Ироническая интонация позволяет выразить авторское отношение, упоминая о другом «любимце нашей молодежи» Р. Рождественском, он акцентирует внимание на его атлетическом телосложении, упоминая «мускулистый зад» (характерологическая деталь).
Собственно портретные характеристики немногочисленны, они в большинстве случаев номинативны, составляя часть описания: «Сушеным крокодилом продвигался к своему протокольному месту главнейший идеолог Суслов». В авторскую речь вводятся споры, рассуждения, даже самооценка героев: «Но что же петь? Начну с «Волков», так всех перепугаю. Надо что-то вспомнить лирическое, чтобы показать, что я не обязательно подверженный алкоголизму бешеный истерик».
Ритм подчеркивается повторами: «Наши встречи, наши тайные ошеломляющие встречи всегда будут происходить в каких-нибудь южных захолустьях»; «глушь ночи совсем не глуха»; «полная черных чернил черноморская ночь» (использованы аллюзии и аллитерация).
Воспоминания скрепляют повествование, основанное на ассоциативно-хронологическом расположении событий, где временная последовательность условна: «Позднее, разбирая все, что осталось в памяти.»; «Ему вдруг вспомнился 1966 год». Дискурсными скрепами становится и стихотворно-песенный ряд. Он входит в характеристику героев (все читают стихи и сочиняют рифмы, звучит авторская ирония): «Фоска, Фоска, мы дети Босха. Софка, Софка, где твоя подковка?» (отношения Антона и Софьи Теофиловой). Иногда в виде центона: «а видя «берег очарованный и очарованную даль», и с длинной кистью руки, что пролетает над страницей блокнота»; «И никогда мне больше не увидеть Пикадилли».
Авторские эпитеты пронизывают текст как своеобразные сигналы, указывая на особенности внешности, характер отношений: «трассирующие взгляды», «мужественная конфигурация лица», «законная Анка». Подобную же констатирующую функцию, позволяя представить временной дискурс, выполняют и соответствующие детали с авторским пояснением-комментарием: «Удивляло огромное количество иностранных очков, а также и других изящных штучек, каких ни за какие деньги не сыщешь в советских магазинах: итальянских шейных платков, американских бейсболок, ярких книжек издательства «Пингвин», разумеется, на английском языке.»
Подведем некоторые итоги. В поздних произведениях писатель создает сложное повествовательное целое, состоящее из нескольких структурных элементов, мифов, анекдотов, лирических отступлений, семейных историй, авторских комментариев. Жанр произведений определить непросто, иногда указание на форму дает сам автор, вынося определение в подзаголовок, или его можно определить по доминирующему стилю, выделив на основе преобладающих конструкций, скажем, структуру саги или полифонического романа.
В каждом тексте В. Аксенов старается найти особую манеру письма, становящуюся отличительной особенностью текста. Традиционная повествовательная интонация, характерная для эпического текста, изобилующая многочисленными деталями, взрывается изнутри разговорными конструкциями, риторическими обращениями и восклицаниями; используется бранная лексика, вкрапления иноязычных слов. В текст вставляются и стихотворные отрывки внутри отдельных фраз. Подобное объединение стиха и прозы в рамках одного текста Ю. Орлицкий называет прозиметрией. Стихотворные фрагменты скрепляют сложную ткань повествовательного целого, несут в себе определенные настроения, выражают состояние героя или автора. Сам В. Аксенов признается, что «стихи рождаются только в процессе написания прозы», т.е. подчеркивает именно характерологическую их функцию. Постоянны отсылки на разные песни, иногда они становятся внешним фоном, образуя рамочную композицию.
Особое значение имеет бытовая составляющая, когда текст выстраивается из обыденных зарисовок с помощью вещественных, временных и портретных деталей: «Вдоль улицы несло вечерним варевом человеческих селений: муши-порк и вантон-суп от китайцев, сладкий базилик от таиландцев, трюфельный соус от провансальцев. Бытовая цивилизация, Нью-Йорк».
Собственная философия обусловливает обращение В. Аксенова к вечным проблемам жизни и смерти, смысла человеческого существования, сопровождаемое ироническим выводом: «Миги без исключения: и кипень листвы под атлантическим бризом, и падающая вода, и неподвижность каменного орла, и вытаскивание клубники из чаши с мороженым, и песенка Даппертата – все из будущего становится прошлым. Говорят, что мы заложники вечности, у времени в плену. Нет, мы в плену у чего-то другого».
Как отмечает сам В. Аксенов, он постоянно имитирует процесс создания своих книг, вводит объяснения (в форме разнообразных отступлений) от автора, обращается к читателю с предложениями, вопросами, просьбами. Столь активная позиция повествователя, передача своим героям части своей биографии, усиливают динамику действия.
Для создания действующих лиц В. Аксенов использует обычную портретную и языковую характеристику, описывает персонажей с помощью интонации, подбора глагольных форм, эпитетов («высокая молодая красавица и жалкий стареющий воробей»), постоянных признаков («с просиявшей и оттого несколько истуканистой физиономией», «вечно пьяноватый богемщик»). Используются также самохарактеристики («прекрасно понимая, что выглядит она просто очаровательно, ну неотразимо!»), оценки другими действующими лицами («профессорский сынок», «вот наша девчонка, москвичка, марксистка, большевичка, активно работает тут в самой гуще бывших антоновцев»), иронические авторские комментарии («все трое представляли собой уцелевшего в революции и ожившего «знаменитого адвоката», который, впрочем, занимался теперь чем угодно, но только не защитой обвиняемых». Отметим некоторые определения: «…Они сели рядом с жарким самоваром. Палящий его бок как бы еще ярче вздул веснушки Цецилии»; «Любовное отсвечивание».