Писательница полагает, что подобную форму можно найти в творчестве А. Чехова, в произведениях которого ее привлекал откровенный, доверительный разговор с читателем на самые различные темы. Как она полагает, яркое стилистическое мастерство автора могло свободно выражаться без соблюдения рамок того или иного жанра: «С течением времени я у Чехова просто уже училась, откровенно, буквально, по его письмам – это настоящие университеты».
В эссе она нередко прорабатывает сюжет своего будущего произведения. Например, доминантный в эссе «Израильский автобус» мотив пути, поиска и обретения самости становится основой романа «Вот идет Машиах!». Автобус как аналог дома появится и в других произведениях, став обозначением топоса Израиля.
Эссе и рассказы становятся прологом к крупной форме, роману. Сюжет нередко прорабатывается в малой форме, затем трансформируется в роман. Граница между жанрами оказывается подвижной, рассказ напоминает очерк, краткую зарисовку. В одном из таких произведений «Я и ты под персиковыми облаками» Д. Рубина сообщает о своем герое, собаке по кличке Кондратий, что «он – прототип одного из героев моего романа».
Самобытное творчество Д. Рубиной затрудняет его оценку. Сама писательница иронически замечает: «Одно время я фигурировала по половому признаку – в обойме «женской прозы». Но, к счастью, вовремя уехала. Кажется, теперь я гожусь в «русскоязычные прозаики», или в «зарубежную литературу на русском языке», или в «израильские русскоязычные авторы»».
Точнее оценивать ее творчество по доминирующим жанровым формам. Д. Рубина – превосходный рассказчик, многие ее истории напоминают байку, анекдот, случай, роман и эссе. Подобные формы распространены в русской литературе ХХ в. и встречаются в творчестве М. Зощенко, Н. Тэффи – признанных рассказчиков, чей творческий опыт учитывался многими писателями. Сравним некоторые тексты:
«Ненормальный – это ж не обязательно, чтобы на людей бросаться. Он, может быть, тихо помешанный» (Д. Рубина).
«Вы думаете, господа, что так легко быть лицом начальствующим? Подумайте сами: вот мы с вами можем обо всем рассуждать и так, и этак, через пятое на десятое, через пень-колоду, ни то ни се, жевать сколько вздумается в завуалированных тонах» (Н. Тэффи).
«Сеня! Хлопочи скорей бумаги, ордер. Тут один мой квартирант, кажется, загнулся» (М. Зощенко).
Разнообразные истории, рассказываемые героями Д. Рубиной, можно сравнить и с народными историями о Ходже Насреддине. Фольклорная традиция сказалась в ее творчестве и в использовании разной по составу лексики.
Рассмотрим один из рассказов Д. Рубиной «Яблоки из сада Шлицбутера»(1989), ставший своеобразным прологом к ее «израильской прозе», в котором доминирует так называемый еврейский вопрос. Сюжет рассказа внешне незамысловат, в нем повествуется о том, как героиня (сама Дина Рубина) летит в Москву по своим делам. Кроме того, она должна передать в редакцию рассказ своего знакомого. Придя в редакцию, героиня, назвавшаяся бухгалтером, видит стоящий в углу «мешок, доверху набитый бледно светящимся «гольденом»», и невольно начинает вспоминать.
В памяти всплывают картинки детства – сарай деда, где «пахло яблоками, пылью старых газет, мешками, ветошью». Ключевым в описании становится слово «золотой» как символ утраченного и обретаемого в воспоминаниях прошлого – «тонко звучащий в воздухе аромат «гольдена» все витал и витал надо мною». Образ детства как утраченного и обретаемого с помощью памяти воспоминания (райское детство) традиционен для плана прошлого, он дополняется многочисленными библейскими ассоциациями: «Пять яблонь сорта «гольден» росло во дворе моего деда, в Рыночном тупике Кашгарки – самого вавилонского района Ташкента». Связь с библейскими сюжетами подчеркивается и лексико-ритмическим строем: «Торжественно, точно речь шла о яблоках из райского сада», «Тоном царя Соломона, отдающего приказы не самой сообразительной из своих жен» (возвышенная сравнительная характеристика резко снижается иронической интонацией). Герой воспринимается как «великомученик» (говорится о том, что он «в качестве видного космополита украшал-таки собою нары»), упоминается и «апостольская лысина». Мотив изгнанничества дополняется временной деталью.
Собственно повествование выстраивается из нескольких временных планов, формально ведется из настоящего и прошлого. В каждом из них существуют свои события, связанные с жизнью конкретных героев, поэтому план прошлого состоит из контрастно расположенных событий – радостного детства героини и военной юности героя. Получается, что прошлое делится на то, что было сорок лет тому назад, и недавнее прошлое. Вспоминая, героиня одновременно сообщает и некоторые свои соображения по поводу настоящего, обозначая его то любопытным временем, то эпохой застоя; рассказывает другие истории (о друге Лутфулле, который живет без паспорта), вновь возвращая действие назад.
Параллельно говорится о происходящих в настоящем времени событиях, приводится содержание рассказа, которое героиня передает в редакцию. Он выстроен как своеобразная параллель основному сюжету: герой также рассказывает о себе «и – слово за слово – . вспоминает всю свою жизнь, трагикомичную, как это водится у подобных персонажей». Оказывается, что реальный персонаж рассказа когда-то был влюблен в одну из двоюродных бабок героини, которую после издевательств повесили немцы.
Сложное переплетение множества сюжетных линий, дополнительные истории, включаемые в повествование, описания разнообразных состояний героини, в том числе и ее возможные подсознательные перемещения, создают внутреннюю динамику, усиливают читательский интерес. История не завершена, «располовиненная» душа героини задается мыслью, что испытываемое ею чувство приходит поздно, «бывает – слишком поздно, иногда – в последние минуты, когда, беззащитного, тебя гонят по шоссе. Прикладами. В спину». Лейтмотивом звучит вопрос, заданный героиней: «Чья я, чья?»
Синтаксические паузы, выделяемые графически, номинативные предложения, риторические восклицания, диалогические вставки в повествование, инверсии («отвечаю я вдохновенно»), формулы («он живет в доме, построенном еще дедушкой, с тремя своими братьями и пятнадцатью племянниками») наряду с постоянными сюжетными перебивками, единоначалие некоторых фраз или абзацев («я шла», «я брела»), повторы («сердце мое тихо тронулось в груди и закачалось», «сердце мое тихо тронулось и закачалось») создают особый ритм, что позволяет говорить о музыкальном построении произведения.
Отметим, что множественные сюжетные линии (внешние и внутренние) приводят к появлению разнообразных персонажей, В. Литвинов пишет, что ассоциативно-штриховой стиль писательницы позволяет «даже на малой площади проследить целую жизненную историю, вывести галерею персонажей, представляющих самые различные типы душевной организации».
Интересен персонаж с необычным именем Царица Савская. Для автора важна внутренняя семантика имени, как на самом деле зовут саму героиню, узнаем из ее воспоминаний («тут прибежала Рахилина Динка») и по ходу развития действия («Трех дочерей Давида знали все. .Ты чья?. Я – Ритина»).
Портретная характеристика героини живописна: «Вторая тоже была полной, но по-иному – крепко сбитой, цельнокроенной. Она звенела серьгами, браслетами, бусами, шевелила бровями, сросшимися на переносице и потому напоминавшими пушистую гусеницу, и похожа была на царицу Савскую». Назвав героиню библейским именем, автор дополняет первоначальное определение, делая его постоянным – «цельнокроенная спина». К атрибутивным признакам относятся также «царственный жест» «длани» (руки), «ободряющая улыбка с обольстительных уст», «необъяснимая гордость». Даже в голосе проявляются особые признаки – презрительная властность, загадочность и торжественность. Использование разговорной лексики проявляется и в диалогах, где героиня говорит «властно-певуче» и в то же время активно используя обиходные словечки и обороты («У кого есть мозги в голове. у того они есть»). Позже окажется, что она – дочь героя.