у. Еще чаще, быть может, приходится указывать на могущественное влияние внешней природы, физических, климатических, топографических условий страны на ход ее исторического развития, на исторические судьбы ее населения. И особенности народного типа, характера и влияния внешней природы — два слишком сильные участника в историческом ходе событий, чтобы можно было пройти их молчанием, чтобы не остановить на них полного внимания. Многое в истории того или другого народа останется навсегда темным и непонятным, как бы богаты ни были письменные материалы для ее изучения, с какою бы подробностью ни было записано в его летописях каждое, даже незначительное, событие его жизни, и с каким бы неутомимым вниманием и тщательностью ни изучали мы эти источники, если мы не обратим должного внимания на эти факторы истории. При более глубоком и полном изучении какого-нибудь народа, все ясней и ясней раскрывается тесная, необходимая и неизбежная связь между природою страны, этнографическими особенностями физического и нравственного характера населяющего ее племени с его бытом, экономическим, общественным и частным, с его политическими учреждениями и верованиями. Нельзя думать, впрочем, чтобы эта зависимость исторического развития народов от географических условий занимаемой ими местности, от внешней природы, наконец, от условия своего собственного племенного характера представлялась историку только в древних, еще сравнительно юных народах. Как ни поразительны победы нового человечества над внешней природой, во многих случаях обратившейся из почти полновластной владычицы в послушное орудие человеческой воли и человеческого разума; как ни велики победы, одержанные человеком над самим собой, над физической, животной стороной его собственной природы, над его собственными инстинктами, волей и наклонностями — победы, быть может, еще более блистательные, чем победы на условиями внешней природы — человек еще далеко не освободился из-под ее могущественного влияния. «Природа, — как сказал один из новейших германских историков, — не есть только предшественница истории и театр, на котором совершаются судьбы человечества: она постоянная спутница духа, с которым действует в гармоническом союзе. Человек, как естественное, конечное существо, и человечество, как конечный организм, подчинены с начала веков ее великим, неизменным законам». В истории древнего мира только ярче, только нагляднее представляется глазам историка тесная связь условий внешней природы с ходом исторического развития того или другого народа; но это потому только, что в начале своей исторической жизни человек еще не находил в самом себе достаточно сил и опытности для противодействия внешней природе, для борьбы с нею с помощью ее же собственных сил, должен был подчиняться ей, зависеть вполне от нее в удовлетворении своих первых потребностей и оттого в начале своей исторической жизни преклонялся перед внешней природой, не только как перед силой, еще им непокоренной, но как перед всесильным божеством. Тяжелый опыт тысячелетий изменил отношения человека к внешней природе; она потеряла над ним не только свое прежнее обаятельное влияние, не только утратила в его глазах свой прежний божественный характер; во многих случаях она стала в служебное отношение к человеку, явилась смиренной и послушной исполнительницей его воли. Была минута, когда человек в упоении своими победами над внешней природой горделиво отверг не только зависимость человеческого духа от условий физической природы, но и всякую связь между человеческим духом и природой; провозгласил не только свою полную независимость, но и свою полную власть над внешней природой. Подобное обольщение продолжалось, впрочем, недолго. Опыты перекроить и перестроить человечество независимо от природных условий, по указаниям свободной фантазии, свободного духа, как-то не удавались и слишком дорого иногда стоили не только тому человеческому материалу, над которым они производились, но и самим производителям этих экспериментов. Изумленным глазам более внимательных наблюдателей неожиданно открывались одно за другим совершенно непредвиденные явления; в их сознание незаметно втеснялись смутные догадки о неполноте и недостаточности прежних, по-видимому, столь точных знаний, о несостоятельности прежних убеждений. Побежденная, приговоренная к рабскому служению свободному, самосознающему и самоопределяющему человеческому духу, природа оказалась далеко не так бессильна, как показалось было это в первом порыве увлечения. Не без некоторого страха заметил человек, что ее влияние не ограничивается миром внешних явлений, что следы этого влияния, и притом довольно могущественного, замечаются там, где человек считал себя всего более свободным — в нем самом, в его физической и даже нравственной природе. Наблюдения над статистикой преступлений обнаружили, что самые, по-видимому, произвольные проявления человеческой воли далеко не так произвольны, как они кажутся, и следуют некоторым постоянным законам, не совсем еще ясно понятным и определенным, но, очевидно, находящимся в прямой связи с законами внешней, физической природы, с особенностями племенного характера. Тот же Нибур, пророческие слова которого о будущем состоянии древней истории привели мы выше, в числе отрывочных мыслей, брошенных там и сям в его «Чтениях об истории древнего мира», указал почти мимоходом на возможность связи между историей болезни и историей политического и нравственного развития народов. Его указание было в виде простого предположения, даже более в виде вопроса, чем в виде положительного утверждения. Притом он ограничился указанием на одни заразительные болезни, появлением и прекращением которых могут объясняться, по его мнению, целые отделы истории. Он бросил мимоходом заметку по поводу язвы, свирепствовавшей в Афинах во время Пелопонесской войны, что почти все великие эпохи нравственного упадка совпадают с великими заразами. Современное состояние естественных наук, отсутствие точных наблюдений над явлениями, значение которых понято так недавно и которые по самой натуре своей не так легко поддаются определению и, между тем, требуют для возможности каких-нибудь выводов огромного числа данных, и притом за более или менее продолжительный период времени, не позволяют надеяться, чтобы история могла в скором времени воспользоваться вполне помощью естествоведения для своих специальных целей. Но что мысль Нибура не простое предположение, хотя бы и весьма остроумное, что многое в судьбах исторических народов, необъяснимое с помощью одних так называемых исторических материалов, может объясниться только путем наблюдения над естественной историей человека, в этом, кажется, не может уже быть сомнения. Уже теперь являются факты, заставляющие отказаться от сомнений. В нынешнем году, например, вышел в Англии обычный отчет о статистике населения. Один отдел его посвящен медицинской статистике Лондона, где, между прочим, данные, относящиеся к состоянию народного здоровья в Лондоне в настоящее время, сравнены с подобными же данными, относящимися к XVII столетию. Это сравнение крайне любопытно. В этом сравнении всего лучше видно торжество науки, торжество успехов гражданственности и образования над прежде страшными врагами. Общая смертность несомненно уменьшилась в последние 200 лет. Моровые поветрия, прежде периодически опустошавшие страну, теперь совершенно исчезли. Смертность от некоторых болезней уменьшилась в Англии в сильной пропорции. От скорбута и кори, например, 200 лет тому назад, в Лондоне умирало ежегодно 142 человека на 100000 населения; теперь на то же число населения умирают только 2 человека, то есть в 71 раз меньше. Многие болезни, бывшие самыми страшными бичами лондонского населения 200 лет тому назад, теперь как бы обессилили и потеряли свой опасный характер, уступив перед соединенными усилиями науки и материального благосостояния. Но это только лицевая сторона медали… Если одни болезни потеряли свою силу и отошли далеко на второй план, зато на первый план выдвинулись другие, менее заметные и, главное, менее опасные в прежнее время. Если оспа, лихорадка, водянка, скорбут и т. п. болезни не требуют теперь такого огромного количества жертв, какого требовали они прежде, зато в страшных размерах развились болезни нервов и мозга и болезненная наклонность к самоубийству, и число смертных случаев в 1859 году от этих болезней относится к числу таких же случаев во второй половине XVII века как 151 к 57, следовательно увеличилось почти втрое. Над таким фактом задумается историк, если даже он еще и не в состоянии воспользоваться им для своей науки. Подчиняясь новому, прежде неподозреваемому направлению, стали искать определенных общих законов даже там, где, по-видимому, невозможно искать чего-нибудь, кроме безграничного и самого полного произвола. Как на пример подобных исследований, укажу на сочинение Альфреда Мори о благочестивых легендах средних веков, вышедшее уже довольно давно тому назад, именно еще в 1843 году, но мало известное и в самой Франции, не говоря уже об остальной Европе, что, впрочем, совершенно объясняется исключительным, несколько односторонним направлением этой книги, которое много вредит ей, несмотря на несомненную добросовестность и редкое трудолюбие ее автора.