Все другие стороны чувства и вообще эмоциональная сторона души хорошо развиты у славян; в этом отношении славянство приближается к романским расам.
Слабейшую сторону славянского характера составляет воля; она гораздо менее энергична, чем у других народов, и в этом отношении славяне представляют противоположность германским и англо-саксонским расам. Воля у славян выражается порывами (Леруа-Болье), как будто для накопления ее требуется срок. Славянский гений не чужд ясного сознания этой особенности и поэтически изобразил ее в былине об Илье Муромце.
Из приведенной характеристики видно, что финну, при его твердой воле, сильной в сдерживании себя (самообладании) и столь же сильной во внешних проявлениях, не доставало достаточно ума, чтобы направлять волю, а не становиться слепым фанатиком действия. С другой стороны финну не доставало живого чувства и тонкой отзывчивости не внешние впечатления. Этими качествами обладает славянин. Объединение двух таких несходных народностей дало расу среднюю в физическом отношении и дополнило духовный образ до степени целостности: русский, впитав в себя финскую душу, получил через нее ту тягучесть и выдержку, ту устойчивость и силу воли, какой не доставало его предку славянину; а в свою очередь финн, под влиянием славянской крови, приобрел отзывчивость, подвижность и дар инициативы. Нравственные качества финна и славянина, слившись в одном народном организме, взаимно дополнили друг друга, и получился цельный нравственный образ, более совершенный в психическом смысле, чем составные части, из которых он сложился.
Типы малорусса и великорусса отличаются между собою в том отношении, что у малорусса в меньшей степени получились те новые черты, которые приобретены от финнов, и более сохранился природный славянский ум и чувство. Таким образом, малорусс оказался более идеальным, великорусс более деятельным, практичным, способным к осуществлению. Малорусс, говорит Леруа-Болье, более подвижен, более склонен к размышлению (развитой ум), но менее деятелен (более слабая воля). Его чувства тоньше и глубже; он более поэтичен и склонен к внутреннему анализу.
Общий характер и основные черты славян и русских еще боле дополняются анализом душевных оттенков, свойственных отдельным славянским племенам. Известный антрополог-этнограф Талько-Грынцевич следующим образом описывает поляков, сравнивая их с великоруссами, белоруссами и малоруссами. «Суровая северная природа, — говорит Талько-Грынцевич, — …выработала в великоруссах характер более холодный, подходящий к климату, терпение, выносливость, твердость и энергию. Поляки напротив, поселившись издавна в своих равнинах, сохранили лучше черты характера своих отдаленных предков: темперамент горячий, мечтательный, легко воспламеняющийся, характер мягкий, веселый и беззаботный, малую житейскую практичность, непостоянство, глубокую привязанность к родному очагу».
Приведенная характеристика показывает, что глубокое чувство является основной стороной характера, подавляющей собой ум и волю. Такие, неумеряемые умом и волей, чувства способны в одиночку, безраздельно господствовать в душе и увлекать ее своей силой. «Ближайшие соседи поляков — белоруссы и малоруссы, — говорит Талько-Грынцевич, — по своим нравам и народному характеру представляют как бы переходную ступень от поляков к великоруссам, — ступень, в которой крайности двух характеров смягчаются».
Приведенные Талько-Грынцевичем четырнадцать фототипий поляков из различных провинций вполне подтверждают сделанную им характеристику: на каждой из фотографий запечатлено, по преимуществу, чувство. Крайнее проявление славянского типа в поляках объясняется по Талько-Грынцевичу географическим положением поляков в центре славянства. Этим же Талько-Грынцевич старается объяснить особенности польской речи. Некоторые антропологи указывают на возможность антропологического смешения поляков с другими племенами, ссылаясь на то же географическое положение поляков — на большой дороге человечества, по которой в доисторическую эпоху прошла масса народов в том и другом направлении. Быть может, в возникновении польского племени играло роль узкое скрещивание чисто славянских элементов, приведшее славянские племенные крайности к их высшей точке в силу тех принципов, значение которых указано выше.
Вопрос этот остается недостаточно ясным, но совершившееся в наши дни выступление поляков на путь всемирной литературы, вероятно, разъяснит многое в этом оригинальном и талантливом племени.
Инородцы России, по всей вероятности, играют маловажную роль в образовании оттенков русского народного духа, но на окраинах, где происходит антропологическое сочетание их с русскими, влияние весьма возможно в виду известной наклонности русских к мирному объединению с другими народами на основах антропологического и духовного товарищества.
в. АнгличанеВ состав англичан вошли (брахи — брюнеты) кельты (Шотландия и Ирландия) и (долихо-брахи — блондины) германцы с некоторой примесью норманов (тоже германцев). Английская раса, как смесь названных частей, уже совершенно сплотилась и сформировалась антропологически. По росту — это первая раса в мире; она также занимает первое место между цивилизованными народами по весу тела, развитию груди и физической силе. В психологическом отношении англичане значительно отличаются от других народов. Воля, говорит Фулье, составляет основное органическое свойство английского характера, которое в точности напоминает древнегерманскую расу, отличавшуюся твердой, упрямой, закаленной, выдержанной волей; англичанину свойственна так же, как результат сильной воли, предприимчивость и любовь к инициативе, — этим последним качеством англичане обязаны норманской крови. Благодаря сильной воле англичанин отличается сдержанностью, серьезностью и способен к продолжительному трудовому напряжению.
Благодаря своей воле, говорит Бутми, англичанин представляет из себя истинное орудие труда: он гораздо производительнее, чем ирландец и немец. Англичанка не менее сильна волей и деятельна. Но в отношении развития и тонкости чувства и такта англичане, несомненно, уступают французам. В умственном отношении англичанин настойчив, но менее способен к общим идеям, отчего все науки у него за немногими исключениями носят скорее практический, нежели чисто научный характер. Значительная часть английских ученых лишены того, что можно было бы назвать общим развитием, они, скорее, чистые специалисты избранных отраслей знания (Фулье).
Специфические черты английского духа явились, независимо от действия внешней природы, плодом смешения рас, населяющих Британские острова. Эти расы сформировали самостоятельный язык, плод самого курьезного смешения, которое дало необыкновенно практичные формы.
Основной психический склад англичан принадлежит германскому корню. Другие составные антропологические части, входящие в состав нации, подвергаются более или менее сильному давлению, которое имеет своей целью истребление. Чистый англичанин высокомерен, молчалив и беспощаден в своей деятельности, в нем нет того духа благосклонности и любезности, которая свойственна французу, напротив, он всюду в своих отношениях к людям примешивает презрительный и вызывающий оттенок, а в своих отношениях к покоренным или зависимым народам англичане вносят начало угнетения, эксплуатации и истребления (Бутми).
Основную черту английского характера составляет преобладающее развитие воли, как у француза — преобладающее развитие чувств и ума: француз оживлен, говорлив, тонок по своей душе и отзывчив, англичанин молчалив и решителен. Француз, в своих отношениях и действиях, в значительной степени руководится общественным мнением и совестью других и даже в этом ищет для себя поддержки и подкрепления, англичанин руководится своим собственным убеждением. Привыкнув искать нравственную опору в самом себе, а не в окружающих, англичанин отличается прямотой, откровенностью, независимостью и гражданским мужеством. Следующий эпизод поясняет мысль. В 1864 году Джон-Стюарт Милл выступал в качестве кандидата на выборах. Один из его противников, желая испортить ему парламентскую карьеру, предложил ему крутой вопрос в присутствии избирателей из рабочего класса: «Правда ли, спросил он, что вы отзывались об английских рабочих, будто они склонны ко лжи». Милль, не колеблясь, сказал: «Да, это правда». Французская публика в подобном случае, говорит Бутми, разразилась бы воплем протестов; но лондонские рабочие покрыли ответ Милля живыми аплодисментами: им понравилось нравственное мужество, с которым Милль готовился встретить их неудовольствие.