Обе стороны указанной сейчас грандиозной био-культурной программы, т. е. психологическое усовершенствование живущих поколений и создание новой расы идут обе параллельно, но проявляют себя и раздельно, показывая тем, что каждая имеет свою самостоятельность.
Уже одно духовное сближение рас нередко является высоко культурным шагом, содействуя улучшению нравов и усовершенствованию умственных процессов. Последнее нередко сказывается с особенной яркостью в том факте, что один из сблизившихся народов усваивает язык своего этнического товарища, как это произошло с болгарами, усвоившими себе язык сербов, и финнами, принявшими славянскую речь. Причиной усвоения чужой речи и оставления родной обыкновенно являются высшие достоинства усваиваемой речи как психологического акта. Речь представляет собою отражение и выражение умственных процессов. Коль скоро у данного лица или народа речь, а, следовательно, и мысль лучше организованы, они становятся предметом удивления, преклонения и подражания. То, что болгары жадно усвоили сербскую речь, показывает, что процесс мысли при помощи этой речи был легче, отчетливее и яснее. Подобным образом, для финнов мышление при посредстве киевской речи или речи древлянской и кривичской было легче, способнее, прогрессивнее, и они охотно жертвовали своим родным несовершенным мыслительным инструментом в пользу чуждого им, но более совершенного приема. И делалось это с тою радикальной решительностью, с какой ребенок покидает ползанье на четвереньках для хождения на двух ногах. И для волжских болгар, и для финнов славяне явились высшим образцом мыслительного искусства, и оттого и те, и другие не задумались взять труд изучения чуждой речи, но купить ценою этой недорогой монеты бесценный дар успехов мысли. Последовавшее за личным сближением отдельных субъектов сближение и скрещивание рас закрепило наследственностью все выгоды и преимущества, какими обладала каждая раса в отдельности.
Главнейшие результаты антропологического сближения и объединения болгар с сербами и финнов со славянами осуществились в течение нескольких столетий и привели к возникновению двух одаренных наций — болгарской и русской.
Процесс возникновения нового народа сопровождается некоторыми эпизодами, глубоко интересными с психологической и с этнической точек зрения.
Около IX–X века антропологический процесс скрещивания двух составных рас русского народа значительно подвинулся вперед, но еще далее пошел психологический процесс сознания славянскими племенами своего общего этнического единства. Это был исторический момент выхода народа из его младенческого состояния. Он ярко напоминает индивидуальную психологию человеческого детства. Когда ребенок, уже владеющий мыслью и словом и умеющий познавать внешний мир, все еще не сознает самого себя и не отделяет себя от внешнего мира, то он говорит о себе, как о внешнем предмете, в третьем лице: «Петя упал», «Пете больно», «Возьмите Петю на руки». Но, вот, в конце второго года или на третьем году дитя вдруг начинает отделять себя от внешнего мира и противупологать себя, как личность, всему, что существует вне — чувствует внешний мир, но также чувствует себя и свой внутренний мир. Это великий торжественный акт, о котором по самочувствию говорит психолог Вундт, художник Тишбейн и др. С этого момента своего индивидуального развития ребенок вместо своего собственного имени начинает употреблять личное местоимение: «я упал, мне больно», «возьмите меня на руки». Подобный момент расширенного сознания переживают и вновь народившиеся и зреющие народности. До X века славянские народности сознавали себя только полянами, древлянами, северянами, новгородцами, но около этого момента уже возникло сознание всенародной общности. Для этого нового вида сознания создалось новое слово: Русь. Оставаясь «полянами» и «киевлянами» или «Киевской землей», поляне стали называть себя русью. Впервые это новое общеславянское имя появилось в Киеве. Оно, однако ж, бесспорно отвечало общей назревшей потребности и потому охотно было признано всеми славянами и стало охотно и любовно применяться в речи и на письме: ехать в Киев — в Русь — всюду говорилось и писалось. Слова — «русская земля» стали не местным, а общеславянским или общенациональным термином; удельные князья на съезде в Любече постановляют соблюдати «русскую землю», а Слово о Полку Игореве пошло еще дальше: оно говорит о русских чувствах, стремлениях, надеждах, о долге перед родиной, о вреде междоусобий. В этом высокохудожественном русском произведении уже нет речи об частных племенных и территориальных интересах или чувствах полян, северян, древлян, новгородцев и пр. Но зато появлялись новые термины: «русичи» полегли за «русскую землю» в борьбе с половцами, «жены русские» всплакались при вести о гибели «русских князей», восстонал Киев, восстонал Чернигов, тоска тяжелая расползлась по всему лицу «земли русской», раздался плач Ярославны и в ее слезах и речах охватываются взором русские моря, реки и территории как единое общее русское достояние, без каких-либо поместных дроблений. Очевидно, идея о русском народе, как этнической единице, стала совершившимся и созревшим психологическим фактом. И это тем более знаменательно, что такая перемена наступила в догосударственный период народной жизни, когда еще не существовало никаких сорганизованных объединительных органов. Но все психологическое обыкновенно предупреждает события, ибо мысль всегда идет впереди дел и созидает их, а не созидается ими!
С укреплением в сознании бывших славян нового термина: «русь», «русский», наименования эти стали прилагаться к рекам, горам, территориям даже в Карпатах и одновременно появились у иностранных писателей: арабов, греков, пользовавшихся до того времени терминами: скифы, славяне, сербы. Киев и Киевская Русь или Полянская земля, вообще — юг, были той территорией, тем локализированным пунктом, где впервые зародилась и впервые возвещена национальная идея, связанная с именем «русь», «русский» (Костомаров). Следовательно, то именно славянское племя, потомков которого проф. Грушевский называет «украинцами», было творцом русской национальной идеи и провозвестником русского этнического единства.
В течение минувшей тысячи лет вновь народившаяся этническая сила возросла, возмужала и стала мировым самоопределяющимся психическим фактором. Не всем это дается в таком широком и неожиданном масштабе! Если обратим внимание на эту этническую особенность, которая тонко оценена этнологами, — именно на особенную чистоту славянской расы в ряду других европейских рас и на феноменальную антропологическую простоту составных частей русского народа, то значение этого народа является в особом свете. Э. Ренан, не без основания, назвал удивительным — гений русского народа, выступившего только в минувшем XIX столетии на авансцену мира, но сразу показавшего свою самобытность.
Хотя внешняя история русского народа в истекшее первое тысячелетие его жизни не была заметной и внушительной и, наоборот, была, быть может, менее продуктивной, нежели у других народов земли, но это стоит в несомненной связи с фактом медленной этнической интеграции, которая, однако, потому медленна, что богата глубиной, сложностью и оригинальностью плана. Особенности русской психической эволюции обратили на себя внимание иностранных мыслителей и этнологов, а в отечестве хотя и служили предметом неодобрения со стороны нетерпеливых преобразователей или сторонних зрителей, но в глубине народных масс как национальные идеалы, так и самый ход их развития — медленный, основательный — сопровождается непоколебимой верой и надеждами.