Если принимать особое происхождение для каждого племени Индоевропейцев, то всё исследование об этих племенах может ограничиваться только изысканиями путей перемещения этих племен и влияния смешения их друг на друга. Такое исследование необходимо, полезно и составляет один из прочных базисов научных работ, но им все-таки еще не уясняется вопрос: почему они и антропологически, и лингвистически, и этнографически имеют так много общего? Это общее составляет ключ вопроса и от него можно отстраняться, но нельзя не признать его коренного значения, особенно в виду того, что сама сущность этнологических данных выставляет вопрос о происхождении на первом плане. Когда мы издали или с высоты смотрим на какой-нибудь город, когда мы не можем еще при таких условиях осмотреть частности, то мы явственно различаем главнейшие пункты его, главнейшие здания и их относительное положение. Такая точка зрения дает нам только общий план города, общее представление о нем, но зато она нам крайне облегчает последующее изучение частностей: с планом, набросанным с высоты, в руках, мы можем затем смело ориентироваться в частностях, и изучение их окажется для нас легче, удобнее и всестороннее. То же и с вопросами этнологическими, особенно, если они решаются краниологическим путем.
Лингвисты и этнографы установили множество названий племен и народов; они в основу своей классификации брали признаки языка и быта; история показывает нам, что с течением времени, вследствие исторических событий, различные племена принимали различное название, смешивались друг с другом, подпадали друг другу под лингвистическое и бытовое влияние. Требовать, чтобы антропология, а особенно краниология, дала признаки, характеристичные для каждого из этих племен можно только при смешении задач естественно-исторических с историческими и забывая то, что изменение в языке и обычаях вовсе не связывается необходимо с изменением организации и особенно черепа, за исключением только тех обычаев, кои необходимо влияют на последнюю. Череп может варьировать только в известных, сравнительно немногочисленных признаках, коих главнейших наберется едва два десятка, из которых некоторые, кроме того, по закону соотношения частей стоят в зависимости друг от друга. Поэтому краниология может отличить не француза, немца и русского, так как эти народности, эти нации группируются по бытовым и политическим условиям, а не естественно-историческим; краниология отличает не различные роды и колена одной и той же исторической группы, из коих по бытовым и другим особенностям этнографы устроили свои племена, а те естественно-исторические группы, которые отличаются единством кровного происхождения и несут на себе признаки естественно-исторического племени. По отношению естественно-исторического исследования России особенно возможны выводы по отношению племен длинноголовых и короткоголовых, широкоскулых и узкоскулых, низкоголовых и высокоголовых, узконосых и широконосых. Эти признаки настолько типичны, когда они являются в значительной чистоте, что мы постоянно и в общежитии, вне всякой антропологии, употребляем их для наших классификаций. Это несомненно естественно-исторические племенные признаки, говорящие за кровное сродство, за близость происхождения; но эти признаки и дают нам возможность установить с большей или меньшей определенностью только большие группы, а не их вторичные подразделения, что составляет дело дальнейшего изучения и задачу, возможную только после удовлетворительного решения более общей задачи, — вопроса о главнейших группах. Это дальнейшее будет уже нанесение частностей на план, добытый общим обзором предмета а vol d’oiseau и составляющий необходимое начало для систематического изучения народонаселения России с краниологической точки зрения и для установления признаков второстепенных подразделений племен.
Таким образом, по самому свойству краниологического метода мы можем прежде всего удобнее и легче изучить только общие большие этнологические группы, а затем все наши естественно-исторические данные говорят за то, что чем глубже мы идем в ряд веков, тем с меньшей численностью разновидностей мы должны иметь дело, так как вторичные племенные видоизменения суть результат последующих исторических влияний. Из этого следует, что чем древнее эпоха, из которой антрополог имеет черепа, и чем первобытнее население, к коему принадлежат они, тем задача более облегчается, становится на более твердую почву, так как получается более однородный, более резко очерченный материал в своих краниологических признаках. Трудность для антропологического исследования увеличивается по мере всё большего и большего сближения исторических народов и их взаимодействия друг на друга. В новейшие эпохи, конечно, последовательные серии черепов различных доисторических и исторических периодов, а также сравнение с племенными, ныне живущими, могут помочь делу, как это мы видели из опытов изучения различных наслоений народонаселения в Московской, Киевской и Новгородской губерниях; но это имеется еще крайне в редких случаях и при недостаточной численности материала. Чем древнее народонаселение, чем оно чище, тем даже меньшая численность материала может привести к более или менее серьезным выводам.
Курганное население, дошедшее до нас, сравнительно не особенно древне, так как в нем мы находим и бронзу, и железо, и другие указания на сравнительно недалекое прошлое; но те же курганные остатки говорят нам, что ему предшествовало, по-видимому, во многих местностях России другое, более древнее, население каменного века. Поэтому начинать дело с курганов бронзовой эпохи по отношению племен России значит не идти с начала, но с середины, ибо существуют свидетельства о более древнем населении обитателей России, о еще более первобытных племенах. Киевская губерния, Петербургская и Владимирская дали нам указания в черепах и костяках каменного века на такое первобытное заселение, и изучение этих остатков особенно важно для выяснения значения и места того длинноголового племени, о коем мы имеем так много свидетелей в русских курганах. До сих пор, до находок А. А. Иностранцева, мы имели только отрывочные данные по людям каменного века, но эти находки дали нам и изделия и обстановку этих первобытных людей. Кроме курганного человека каменного века, мы получили еще и торфяного, — еще более древнейшего. Принадлежали ли эти люди каменного века к той же Индоевропейской расе, как и последующее население России, или они были другого типа, иного происхождения? Его ли мы должны счесть за ближайшего потомка тех предполагаемых арийцев, из коих обособились Индоевропейские племена, или это было нечто особенное? Вот вопросы, которые невольно приходят исследователю, когда он, собрав и изучив насколько это возможно, весь фактический материал, обратится для удовлетворения своей естественной любознательности к общему суммированию добытого им, хотя бы только с целью, при помощи такой общей сводки фактов осмысления их, и выяснить себе с большей ясностью пути дальнейших изысканий.
Всякий, кто занимался антропологией и старался решить краниологические данные об этнологии различных местностей, необходимо проходил путь уныния и разочарования на первых порах при сопоставлении массы общих и детальных вопросов, имеющих большое антропологические и историческое значение, с недостаточностью средств, даваемых существующей численностью имеющегося материала и малым числом несомненно характерных признаков в сравнении с массой племен, соотношение коих требовалось выяснить.