Можно было бы еще привести несколько примеров, показывающих удобство такого предположения о значении первоначального длинноголового племени в решении этнологических вопросов, но для нашей специальной цели изучения черепов каменного века гораздо полезнее те сомнения и затруднения, кои встречаются при переводе сказанной этнологической гипотезы на краниологическую почву. Исследование курганов Чудских было произведено еще крайне недостаточно, особенно со стороны антропологических признаков, но тем не менее добытые черепа из могил Приохотской Чуди Е. В. Барсовым — длинноголовые и, по-видимому, напоминающие наши скифские: курганы мерянские, исследованные А. И. Кельсиевым и В. Ф. Ушаковым, дали тоже значительный процент длинноголовых, а их относят к финским по археологическим и бытовым данным. Последнее обстоятельство еще можно выяснить себе тем, что понятие финнов в этнографическом и культурном смысле далеко не совпадает с финнами как естественно-историческим племенем. Кроме того, с точки зрения естественно-исторической классификации племен, финское племя не может в генетическом отношении считаться равномерным с понятием об Индоевропейской расе, предполагаемых арийцев, и чисто монгольской расе, которые в типических своих представителях считаются первобытными, тогда как финские племена более новейшими и происходящими от соединения арийской крови с монгольской или иной, то есть вторичными по происхождению. Если это так, если действительно, то, что составляют в этнографии и лингвистике финские племена, есть результат смешения двух первичных рас старого света, и если между ними одни, как самоеды и другие, несут преобладающий монгольский тип, а другие, как настоящие финны, характеризуются преобладанием арийских признаков, то тогда понятно появление между мерянскими черепами длинноголовых в значительном числе, как по условиям сказанного происхождения, так и по тому, что мерянское племя жило именно на границе распространения скифского племени и должно было подвергаться его влиянию более, чем какое-либо другое из финских племен. Московские черепа тоже длинноголовые в курганный период и весьма сходные с мерянскими; изучение могильного и современного населения великоруссов показывает, что это длинноголовое племя наложило свою печать на великорусский череп, как об этом мы уже упоминали. Если есть основание предполагать, что скифы легли в основание образования великоруссов в других местностях, если есть сходство в краниологии между черепами скифскими и длинноголовыми мерянскими, то можно предположить, что ветвь скифов, прошедшая на север в Ярославскую губернию, поселившаяся на рубеже финских племен и придя с ними в соприкосновение, смешалась с ними, мало-помалу слилась и образовала ту смешанную группу курганов, которая в археологическом отношении и в названии местностей сохранила финские черты, а в антропологическом — получила характер резко выраженного скифского происхождения. Замечательно, что изучая типические черты великоруссов, мы находим, что именно ярославцы представляют нам наичаще то, что мы называем великорусским типом. Гораздо труднее выяснить себе принадлежность чудского черепа к Индоевропейскому племени и объяснить долихоцефализм чуди с избранной нами точки зрения, хотя гипотетической, но имеющей право на то, чтобы ее рассмотреть и опровергнуть фактами, и притом фактами антропологическими и имеющими за собой достаточную численность, не страдающими случайностью и отрывочностью. Не были ли то норманны, о которых так часто говорится, которых нужно бы довольно часто находит в древних могилах, но которые все-таки не найдены в достоверном краниологическом типе? Древних норманнов, как происшедших от того же Индоевропейского корня, как и славян и германцев, нужно счесть долихоцефалами, так как они выходили из тех племен, кои первоначально должны были быть длинноголовыми.
Но может быть и другое решение. Долихоцефальные черепа могли принадлежать не одним только потомкам Индоевропейских племен, но может быть от общего первоначального корня их отделились издавна, до обособления отличительных признаков арийцев, часть населения, которая, проходя иные против последних исторические и бытовые условия, живя в иных местностях, например, в Сибири и около Урала, хотя и сохранила свой длинноголовый тип, но с такими изменениями, кои вызвали из него образование особого племени, названного в преданиях и летописях чудью. При таком предположении первоначальный анализ по черепам населения России сводится к следующим вопросам: 1) где распространен был и в какое время существовал длинноголовый арийский тип, из коего потом выделились славянские племена и был ли этот длинноголовый тип более германским, как полагают некоторые западные антропологи, или скифско-славянским, как это можно предполагать по нашему мнению с гораздо большим основанием; 2) какое распространение имело и в какие эпохи жило длинноголовое чудское племя, встречаемое на севере и северо-востоке России и Сибири; 3) были ли различны эти два длинноголовых типа, южной и средней России с одной стороны и северной с другой; отличаются ли они по черепам существенными признаками, дающими возможность установить между ними одинаковое с естественно-историческими признаками систематическое значение, то есть признать их племенами одинаковой степени кровного родства, или же нет?
С точки зрения таких существенных для краниологии вопросов, самый древний длинноголовый тип, какой мы встречаем в черепах, приобретенных для науки А. А. Иностранцевым, получает особенное значение, так как с ними существование длинноголового типа в северной России устанавливается с несомненно древних времен и должно быть относимо к значительно далекому от нас периоду, более далекому, чем все другие, относительно коих мы имеем доисторические черепа. Что скажет нам этот первичный долихоцефал? Несет ли он на себе признаки, сходственные с теми, которые мы познали на южных и северных долихоцефалах или представит нам что-либо особенное? Вот вопросы, на которые, насколько возможно, должны ответить факты, полученные из изучения черепов и взятые независимо от тех или других гипотез.
Описанные выше черепа, по-видимому — самые древнейшие из найденных до сих пор в России и потому представляют образчик одного и первобытнейших племен, обитавших в ней. По отношению таких черепов было еще недавно в обычае у краниологов отыскивать следы тероморфических свойств и признаки, характеризующие устройство черепов самых диких племен. Это было весьма естественно, как потому, что еще недавнее появление человека на земле считалось очень поздним, характеризующим последние геологические времена, так и потому, что господствовавшие воззрения унитаристов, принимавших существование одного центра распространения всех рас, допускали весьма быстрое изменение человеческого организма под влиянием различных внешних деятелей, как то: климата, пищи и образа жизни. Когда находили какой-нибудь череп, предполагавшийся, с большей или меньшей достоверностью, принадлежащим глубокой древности, то прежде всего старались найти в нем что-либо антропоморфное, то есть сближающее его с черепом высших обезьян. Одним из видных примеров этого может служить Неандертальский череп, подавший повод к самым разнообразным воззрениям и даже к восстановлению облика древнего обезьяноподобного человека. Такое стремление — отыскать переход от высших приматов к человеку между древними черепами происходило вследствие нахождения уже многих переходных форм между высшими позвоночными и вследствие задач эволюционной теории. Теоретически сознавалась возможность и вероятность найти тероморфные первоначальные формы человеческого черепа, и каждому естествоиспытателю, имевшему случай найти череп древнее других, казалось, что он именно добыл такой переходный череп. В настоящее время найдено уже сравнительно довольно много древних, геологических черепов человека, далеко уходящих за пределы, еще недавно ставимые для человеческой истории на земле. Вопрос о человеке третичной эпохи с одной стороны, а с другой — более ясное понимание анатомических отношений высших антропоморфных к человеку, — как ветви, во всяком случае не основной, а непосредственно прилегающей к первобытному человеку, а отклонившейся и оспециализировавшейся, — не дают уже не только права, но даже достаточных оснований утрировать особенности древних человеческих черепов в смысле обезьяноподобности их. Если и были переходные формы, то их палеонтологи найдут в гораздо более древних толщах, чем те, человеческие остатки которых находятся в настоящее время в руках краниологов, и в особенности чем те, кои найдены с каменными орудиями в Петербургской губернии. И действительно, рассматривая эти черепа, даже с желанием отыскать в них что-либо особенно выдающееся в смысле тероморфности, — мы не найдем ничего. В них нет ничего такого, как увидим, чтобы даже выдвигало их особенно их ряда близких к ним по форме, но отделенных от них продолжительным временем и более позднейших, курганных черепов. По моему мнению, в этом сходстве с известной точки зрения, и именно — понимания краниологии племен России, и лежит их особенный интерес и значение. Будь они настолько отличны, что между ними и последующими была бы резкая грань, то мы получили бы, конечно, любопытный факт нахождения какого-то своеобразного племени, но, может быть, надолго имели бы его необъясненным и непонятным. Получая же в них только видоизменение последующего типа, мы, напротив того, тотчас же приобретаем новое, чрезвычайно важное по своей древности, звено, которое стоит в ясной и определенной связи со всем последующим развитием краниологических форм в северной и средней России и обогащает нас в высшей степени важным и несомненным фактом о неизмеримо большей древности происхождения первоначальных русских краниологических типов.