На левой стороне старший жрец Богумил, прозванный за свое сладкоречие "Соловей", возбуждал народ стоять за веру предков. Тысячский Угоняй ездил по городу и кричал: "лучше нам тюмереть, чем отдать на поругание наших богов". Тогда тысячский Володимиров, Путята, муж храбрый и смышленый, ночью переправился с пятью стами ростовцев на другой берег. Новго-•родцы ошибкой приняли их за своих и впустили в город. Ростовцы схватили Угоняя в его дворе, схватили несколько других таких же коноводов (передних мужей). Путята отправил их тотчас на правый берег к Добрыне. Разнеслось об этом по городу. Народ рассвирепел и тут-то возбудилась в нем неистовая нена--висть к христианству; разметали церковь Преображения, ограбили и разорили дома христиан. Тогда, вероятно, убили жену Добрыни, разорили его дом, перебили некоторых из его родни; хотя Иоакимовская Летопись говорит об этом прежде, чем о переправе Путяты на левый берег, но так как разорение церкви и христианских домов последовало уже как следствие народного раздражения, возбужденного этой ночной переправой и нападением на Угоняя,то,вероятно, и поступок с семьей н с домом Добрыни должен был произойти в эти часы всеобщего народного волнения. Странно, однако, что Добрыня, зная хорошо дух новгородский, оставил жену свою и родных в Новгороде, когда собирался туда идти и когда ожидал, что его могут встретить как неприятеля: в таком случае он заранее бы распорядился удалить их в более безопасное место. В то же время до пяти тысяч новгородцев вступили в жестокую сечу с Путятой и ростовцами; тогда Добрыня, пользуясь темнотой ночи, переправился на другой берег и зажег дома на берегу. Сделалось всеобщее смятение, многие бросились тушить пожар, ;( знатные люди, бояре, послали к Добрыне просить мира. Добрыня приказал сам спасать город и перестать грабить. Расправа пошла над богами: деревянных идолов сожгли, каменных побросали в реку. Мужчины и женщины, старые и малые, с воплем н плачем умоляли пощадить богов и не поругаться над ними. Что вы, безумные, их жалеете, — говорил им Добрыня: — что это за боги, что сами оборониться не умеют! Какой пользы от них ожидать!" Конечно, беззащитность богов должна была произвести на массу влияние, как всегда бывало в подобных случаях, когда народ, видя бессилие своих идолов, начинал в них сомневаться; но, по известию повествователя, новгородцы все-таки не хотели креститься. Понятно, что насилие должно было оскорблять вольный дух ильменских славян, хотя не раз поражаемый, но еще не сломленный и не задушенный ни долговременным гнетом, ни чуждым нравственным влиянием. Новгородцы шли в воду только по крайней неволе; не хотевших тащили воины в Волхов: мужчин крестили выше, а женщин ниже моста; и многие, чтоб остаться некрещенными, прибегали к хитрости и уверяли, что они уже крещены. Поэтому проповедники надевали всем крещенным на шею крестики. Повиновались новгородцы, — некуда было деться; омылись в воде, крестики надели, но в душе надолго оставались по крайней мере не христианами, если не совсем язычниками. В воспоминание насильственного крещения, после того, долго упрекали новгородцев, и с насмешкой говорили им: "Путята вас крестил мечом, а Добрыня огнем".
О Перуне, главном идоле, сохранилось в последующих веках такое предание. Когда его сбросили с моста, вступил в него бес и начал идол кричать: "О, горе, ох, мне! Достался я в немило-стивыя руки". Плывя под большой мост, он бросил на мост палку и сказал: поминайте меня этим, новгородския дети! Запрещено было перенимать его. Несчастный божож приплыл к берегу у Пидьбы (на устье реки Пидьбы, впадающей в Волхов с левой стороны, ниже Новгорода). Пидьбянин вышел на реку, собираясь на лодке везти в город горшки на продажу: видит Перуна, ударил его шестом и сказал: "Довольно ты, Перунище, поел-попил, плыви теперь прочь".
Сказание о насильственном крещении Новгорода, по Иоакимов ской Летописи, подтверждает то, что в этот период времени Новгород находился в качестве покоренной земли под такими
Условиями, которые не позволяли новгородцам показать свою самобытность. Избранный добровольно новгородцами, Владимир покорил его себе с помощью варягов-норманнов, а потом, ставши киевским князем, удерживал над ним свою власть: таким образом Новгород через него подпал под власть Киева, стал как бы пригородом последнего. Когда печенеги стали сильно налегать на Киевскую Землю, Владимир в 997 году отправился В Новгород набирать воинов (по верховне вое). Новгородцы должны были проливать кровь вдали от родины на защиту далекой земли. Новгородцы обязаны были платить киевскому князю две тысячи гривен в год, и еще тысячу гривен давали на гридней княжеских, то есть на гарнизон, державший город в повиновении. Сыну киевского князя, Ярославу, поручено было управление. Но, обращаясь с Новгородом как с покоренным краем, киевский князь не уничтожил внутреннего самоуправления города, потому что в Новгороде были посадники, которые собирали дань и давали поставленному над ними князю. Неизвестно, в каких условиях находилась тогда власть князя к правам посадника; судя по вышеприведенному известию, последний служил как бы посредником между властью князей и народом. Скандинавские саги недаром описывают Ярослава любостяжа-тельным и скупым. Собирая с Новгорода уроки, он не отсылал их своему отцу, и старик должен был собираться в поход против сына, чтоб удержать Новгородский край в зависимее™ от Киева. Но как только Ярослав услышал, что отец хочет идти на него, то убежал к варягам за море так же точно, как сделал его отец, когда ему угрожал брат Ярополк. Дело восстания Ярослава против отца было совсем не народным новгородским делом: Новгороду не легче было оттого, что Ярослав не платил отцу, а себе оставлял то, что собирал с новгородцев. Новгородцы, как видно, не дали ему помощи на отца; оттого он и бежал за море. Прибывшие с ним потом из-за моря в Новгород варяги обращались с жителями своевольно и насиловали новгородских жен. Чужеземное насилие вывело новгородцев из терпения: до сих пор их порабощение ограничивалось платежом князю дани; теперь же чужеземцы, приведенные князем, посягали на их домашние права: составился заговор, — перебили варягов. Летописец с точностью указывает на самое место, где произошло это убийство, — во дворе Поромони; Поромоня был, вероятно, один из зачинщиков заговора. Ярослав вышел за город в Раком (на правом берегу Ильменя) и послал к новгородцам сказать: Уже мне не воскресить побитых". Он приглашал зачинщиков к себе, вероятно, на мировую. Обольщенные его словами, они явились и были ?се изрублены. Но в ту же ночь пришло известие, что Святополк перебил братьев. Тогда Ярослав сам явился па вече в поле, просил прощения у новгородцев. Новгородцы отвечали: "Если, князь, наша братья изрублена, то мы можем постоять за тебя!" Соловьев справедливо объясняет согласие новгородцев тем, что, вероятно, Ярослав успел соединить свое дело с делом Новгорода и предоставил новгородцам возможность освободиться от дани, которую платили они киевскому князю. Святополк, овладевши Киевом, уже по тому самому имел притязание на Новгород: при Владимире Новгород подчинялся Киеву, — так должно было оставаться и при Святополке, который стал преемником Владимира. Новгород, принимая сторону Ярослава, в случае успеха его, мог возвратить себе полную независимость. Летописец говорит, что Ярослав собрал варягов тысячу, а прочих сорок тысяч.