Иван Васильевич домогался еще кое-чего и хотел довести новгородцев, чтоб они догадались и предложили сами. Он знал, что хотя они и согласились расстаться с вечем, да не все, и те, которые второпях дали согласие, еще не свыклись с этой мыслью. Московский способ —- волочить дело — действовал убийственнее, чем всякое неприязненное нападение. Напротив, тогда город был укреплен твердо, и если б москвичи сделали нападение, то новгородцы воодушевились бы мыслью о защите своей гражданской святыни, — отчаяние придало бы им и духа, и отваги, и Новгород хотя бы все-таки и достался Москве, да не так легко. Московский государь понимал это и предпочел томить город. Новгородцы, не зная, что с ними затевают, делали и такие, и инакие соображения и догадки: задумав одно, переходили к другому, третьему, и ума не прибирали; а между тем, положение города день ото дня становилось печальнее: кругом переняты были все пути, — ни входу, ни выходу; запасы истощились, начался голод; от тесноты и голода явились болезни, и наконец открылся мор. Чем больше было мнений и толков, тем больше несогласия и раздоров; одни винили других; те кричали: "Идем биться!., умрем за св. Софию!" Другие кричали: "Остается нам задаться великому князю!" Чернь восстала на бояр, бояре на чернь; там плач, рыдание, голодная смерть; тут ссоры, драки, убийства; и колебались они, — говорит летописец, — как пьяные. Было полное разложение всякого гражданского порядка. Тогда князь Василий Шуйский увидел, что Великий Новгород окончательно погиб и ему уже нечего в нем делать. 28-го декабря князь явился на вече, отблагодарил за хлеб за соль, сложил с себя целование Великому Новгороду и объявил, что идет бить челом великому князю. Новгородцы не могли его остановить; не смели, — говорит летописец, — ничего ему и сделать, боясь великого князя. Сложив с себя целование, два дня он еще пробыл в Великом Новгороде, и 30-го декабря поехал в московский стан и отдался московскому государю. Иван принял дружелюбно последнего кормленого князя новгородского и даже одарил его.
Накануне этого дня великий князь узнал уже, что Шуйский отказался служить Великому Новгороду; он понял, что Новгород доведен уже до того положения, когда пришла пора заговорить с задержанными послами. Их призвали, по их же просьбе, к великому князю па глаза.
— Вы мне били челом, —- сказал он, — чтоб я отложил гнев свой, не выводил бы людей из Новгородской Земли, не вступался в отчины и имущества людския; чтоб суд был по старине и чтоб вас не наряжать на службу в Низовския земли. Я всем этим жалую свою отчину Великий Новгород.
Послы поклонились. Иван более ничего не говорил. Послы должны были выходить от него в прежнем недоумении; то, что теперь им сказано, они слышали в третий раз; — ничего нового им не сказано и отпуска не объявлено. Новгородцы не понимали, для чего их еще держат и чего еще вымогают.
Но как только они вышли от великого князя, бояре сказали им:
"Князь великий велел вам вот что сказать: чтоб наша отчина, Великий Новгород, дал нам волости и села; нам, великим государям, нельзя без того держать свое государство на своей отчине в Великом Новгороде".
-— Мы скажем об этом Великому Новгороду, — отвечали новгородцы.
Их отпустили. Должно думать, и странно, и ужасно показалось это Великому Новгороду: обещали не вступаться в вотчины, а требуют их разом!
1-го января явились послы опять в стан московский и сказали: "Великий Новгород дает Великия Луки и Ржеву Пустую на литовской границе". Быть может, здесь было не без хитрости. Новгородцы давали волости поблизости к Литве, чтоб скорее поссорить Москву с Литвой и тогда потом самим пристать к Литве. Великий князь не взял этих волостей и не сказал, чего он хочет, предоставляя Новгороду назначить добровольно.
Послы были отпущены.
Издавна завидовыали бояре богатству владычних и монастырских имений; теперь бояре рассудили, что если уж нужно какими-нибудь вотчинами отделываться, то лучше церковными, а не своими. Опять владыка с теми же послами 4-го января прибыл в стан и сказал, что Великий Новгород дает ему десять волостей церковных [39] и сверх того все волости, как владычные и монастырские, так и боярские, и всех новгородцев вообще в Торжковской Земле.