Лидеры профсоюзов серьезно поверили утверждениям о построении государства с «диктатурой пролетариата»: плохо разбирающиеся в диалектических тонкостях, они не могли понять, на каком основании партийное руководство, представленное интеллигенцией, знает, что нужно рабочим, лучше самих рабочих. Они выступали против устранения рабочих представителей из органов управления и возвращения под видом «специалистов» прежних хозяев производства. Они жаловались на то, что эти люди обращаются с ними в точности как при старом режиме. Что же тогда изменилось? И в чем вообще смысл революции? Они выступали и против установления в Красной Армии командной иерархии и восстановления чинов. Они критиковали бюрократизацию партии и сосредоточение власти в руках ее Центрального Комитета. Они осуждали практику назначения местных партийных руководителей по указаниям из Центра. Чтобы приблизить партию к трудящимся массам, они предлагали проводить частую смену состава ее руководящих органов, открывая дорогу в них настоящим людям труда70.
Оппозиция дала выход подспудно тлевшему еще с конца XIX века конфликту между меньшинством политически активных рабочих и интеллигенцией, которая берется выступать от их имени71. Радикально настроенные рабочие, тяготеющие более к синдикализму, чем к марксизму, кооперировались с интеллигенцией и позволяли руководить собой, потому что ощущали в себе недостаток политического опыта. Но они никогда не забывали о той пропасти, которая пролегает между ними и их партнерами, и, как только образовалось «государство рабочих», они уже не видели причины уступать власть «белоручкам». [В 1925 году Крупская писала Кларе Цеткин, что «широкие слои крестьян и рабочих отождествляют интеллигентов с крупными помещиками и с буржуазией. Ненависть народа к интеллигентам сильна» (Известия ЦК КПСС. 1989 № 2/289. С. 204)].
Проблемы, поднятые «Рабочей оппозицией», стояли в центре дискуссии X съезда партии, состоявшегося в марте 1921 года. Накануне его созыва Александра Коллонтай выпустила для внутреннего партийного пользования брошюру, в которой обрушивалась на бюрократизацию новой власти72. (Партийные правила запрещали вести такую дискуссию публично.) «Рабочая оппозиция», утверждала автор, состоящая исключительно из трудящихся мужчин и женщин, чувствует, что партийное руководство потеряло связь с ними: чем выше начальник, тем меньше сочувствие «Рабочей оппозиции». Это происходит потому, что советский аппарат захватили классовые враги, презирающие коммунизм: мелкая буржуазия заправляет чиновниками, а «крупная буржуазия» под видом «специалистов» заняла руководящие позиции в промышленности и армии.
«Рабочая оппозиция» представила на X съезде две резолюции: одну в отношении партийной организации, другую о роли профсоюзов. Это был последний случай, когда на партийном съезде обсуждалась независимая, то есть исходящая не от ЦК, резолюция. В первом документе говорилось о кризисе в партии, вызванном застарелыми привычками военного командования, усвоенными в годы гражданской войны, и отдалением руководства от трудящихся масс. Партийные дела вершатся без должной гласности или демократии, в бюрократическом стиле, людьми, которым рабочие не доверяют, что подрывает авторитет партии в целом и вынуждает их целыми группами покидать ее ряды. Чтобы исправить положение, партия должна провести тщательную чистку своих рядов, избавиться от оппортунистских элементов и расширить членство рабочих. Каждый коммунист должен не менее трех месяцев в году заниматься физическим трудом. Все функционеры должны избираться своими партийными товарищами и нести ответственность перед ними; назначения сверху, из Центра, возможны лишь в виде исключения. Состав высших органов должен постоянно обновляться: большинство постов должно сохраняться за рабочими, а основной упор в партийной деятельности следует перенести с центра на ячейки73.
Резолюция о профсоюзах была не менее радикальной74. В ней выражалось недовольство ослаблением роли профсоюзов, сведением их статуса «почти до нуля». Восстановление народного хозяйства требует максимального участия масс: «Система и методы строительства, опирающиеся на громоздкую бюрократическую машину, исключают всякую творческую инициативу и самодеятельность организованных в союзы производителей». Партия должна продемонстрировать доверие к рабочим и их организациям. Сами производители должны реорганизовывать народное хозяйство снизу. Со временем, когда массы обретут опыт, управление производством будет передано новому органу, Всероссийскому съезду производителей, не назначенному Компартией, но избранному профсоюзами и ассоциациями «производителей». (При обсуждении этой резолюции Шляпников отверг включение в понятие «производителей» крестьянство75.) При таком устройстве за партией сохраняются вопросы общей политики, а управление народным хозяйством предоставляется трудящимся.
Предложения, выдвинутые старыми большевиками из рабочих масс, проявили их удивительное незнание большевистской теории и практики. Ленин во вступительной речи без обиняков назвал оппозиционеров представителями «ярко синдикалистского уклона». В таком уклоне не было бы ничего страшного, если бы не экономический кризис, переживаемый страной, и бандитские отряды (под чем он понимал крестьянские мятежи). «Мелкобуржуазная стихия» таит в себе даже большую опасность, чем представляла Белая гвардия, и требует как никогда сплоченности партии76. По отношению к Коллонтай Ленин применил, как ему казалось, убийственную иронию, бросив реплику, намекающую на ее личные отношения с вождем «Рабочей оппозиции» («Ну, слава Богу, так и будем знать, что тов. Коллонтай и т. Шляпников — "классово спаянные, классово сознательные"»). [Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 41. Ср.: Balabanoff A. My Life as a Rebel. Bloomington, Ind. — London, 1973. P. 252. Ленин был так рассержен тем, что Коллонтай примкнула к «Рабочей оппозиции», что не хотел даже говорить с ней или о ней. «На съезде, когда Коллонтай подошла к нему, он отказался пожать ей руку» (Balabanoff A. Impressions of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1964. P. 97–98).].
Отступничество рабочих ставило Ленина и его соратников перед проблемой: как управлять от имени «пролетариата», когда тот повернулся к ним спиной. Один выход — расслоить российский рабочий класс. Все чаще стали говорить, что «настоящие» рабочие отдали свои жизни в гражданскую войну, а их места заняли отбросы общества. Бухарин заявлял, что российский рабочий класс «окрестьянился» и что, «объективно говоря», «Рабочая оппозиция» была «крестьянской оппозицией», тогда как один чекист говорил меньшевику Дану, что петроградские рабочие — «сволочь», оставшаяся в тылу, когда все настоящие рабочие ушли на фронт77. Ленин на XI съезде партии утверждал, что в России вообще не была «пролетариата» в марксовском понимании, поскольку ряды промышленных рабочих заполнили клеветники и «всяческие случайные элементы»78. Отвечая на подобные обвинения, Шляпников заметил, что 16 из 41 делегата X съезда, поддерживающих «Рабочую оппозицию», вступили в партию до 1905 года, а все остальные — до 1914-го79.
Еще один путь решить проблему оппозиции — выставить «пролетариат» как некоторую абстракцию: партия, при таком взгляде, по определению и есть «народ» и действует от его имени, невзирая на то, что думают реальные люди80. Такой подход избрал Троцкий: «Необходимо сознание, так сказать, революционного исторического первородства партии, которая обязана удержать свою диктатуру, несмотря на временные колебания стихии, несмотря на временные колебания даже в среде рабочих… Без этого сознания партия может погибнуть зря на одном из поворотов, а их много… Партия в целом связана единством понимания того, что над формальным моментом стоит диктатура партии, которая отстаивает основные интересы рабочего класса даже при временных колебаниях его настроения»81.
Иными словами, партия существует сама по себе и сама в себе и самим фактом своего существования отражает интересы рабочего класса. Живые желания живых людей — стихия, просто «формальный момент». Троцкий критиковал Шляпникова за то, что он «фетишизировал принципы демократии»: «Выборность внутри рабочего класса как бы ставилась над партией, как если бы партия не имела права отстаивать свою диктатуру даже и в том случае, если эта диктатура временно сталкивалась с преходящим настроением рабочей демократии»82. Невозможно было вручить управление народным хозяйством рабочим хотя бы по той простой причине, что среди них почти не было коммунистов: в этой связи Троцкий приводит слова Зиновьева о том, что в Петрограде, самом крупном индустриальном городе России, 99 % рабочих либо вообще не имеют никакой партийной принадлежности, либо симпатизируют меньшевикам или «черносотенцам»83. Иными словами: либо коммунизм («диктатура пролетариата»), либо власть рабочих — и то и другое одновременно невозможно: в демократии таилась гибель коммунизма. Ничто не говорит о том, что Троцкий или кто-либо другой из коммунистических лидеров улавливали абсурдность такой позиции. Бухарин, например, открыто заявлял, что коммунизм не может примириться с демократией. В 1924 г. на закрытом Пленуме ЦК он говорил следующее: «Наша задача — видеть две опасности: во-первых, опасность, которая исходит от централизации нашего аппарата. Во-вторых, опасность политической демократии, которая может получиться, если демократия пойдет через край. А оппозиция видит одну опасность в бюрократии. За бюрократической опасностью она не видит политической демократической опасности...Чтобы поддержать диктатуру пролетариата, надо поддержать диктатуру партии». [Волкогонов Д. Сталин. Триумф и трагедия. Т. 1. Ч. 1. М., 1989. С. 197 (Курсив наш. — Авт.) Бухарин обращал свои слова к Троцкому, который в 1924 году, по причинам, которые будут подробнее изложены ниже, переменил свои взгляды и стал отстаивать идеи, присущие ранее «Рабочей оппозиции».].