В разгар ленинского призыва Сталин предпринял еще один шаг, чтобы укрепить свою репутацию самого верного ученика Ленина. Он прочел в Свердловском университете шесть лекций на тему «Об основах ленинизма», и эти лекции были опубликованы в газете «Правда». Они были написаны ясно, четко и совершенно традиционно. В свете последующих событий обратить на себя внимание могла бы лишь одна фраза: «Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран».
Но это было всего лишь перепевом партийного вероучения. Лекции не вызвали никаких комментариев. Другие руководители не обратили внимания на вторжение Сталина в область теории, где прежде он и не пытался блистать. Примечательным в этой инициативе Сталина было освящение особого культа — «ленинизма». Если при жизни Ленина этот термин и упоминался, то в негативном смысле, как и «троцкизм», и использовался его оппонентами для выражения недоверия Ленину. Однако впоследствии в устах Сталина и других партийных руководителей слово «ленинизм» зазвучало по-новому — оно превратилось в неясно выраженную, но непогрешимую суть доктрины, которой придерживалась официальная партийная линия и которая противопоставлялась ереси ее критиков.
Однако еще следовало преодолеть растерянность, вызванную «завещанием». К счастью для Сталина, его замешательство разделяли и другие партийные руководители, поскольку в «завещании» досталось всем. Не известно, когда именно они впервые ознакомились с его содержанием. Но 22 мая 1924 г., накануне XIII съезда партии, на специальном совещании руководителей партии оно было зачитано председательствующим Каменевым. Затем слово взял Зиновьев, который выступал в духе полной преданности ушедшему вождю и в заключение заявил, что «по одному пункту» опасения Ленина необоснованы и что нет никакой необходимости смещать Сталина с занимаемого им поста. Каменев поддержал Зиновьева. Другие точки зрения не высказывались. Троцкий, который только что вернулся с Кавказа, во время заседания хранил молчание. Единственную стычку вызвало настойчивое требование Крупской, чтобы «завещание» было оглашено на съезде. Члены этого совещания большинством голосов (30 против 10) решили, что будет достаточно ознакомить с ним конфиденциально ведущих делегатов съезда.
На съезде угрожающие размеры приняла проблема оппозиции. Основной докладчик Зиновьев был довольно сдержан и завершил свое выступление риторическим обращением к членам оппозиции, призывая их публично покаяться в своих заблуждениях и признать правоту партии. Многие делегаты осудили оппозицию и лично Троцкого. На вызов Зиновьева Троцкий реагировал болезненно и с неохотой. «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии», — заявил он. «Даже у самой партии могут быть отдельные ошибки», но он по-прежнему считает, что резолюция «о партстроительстве», осудившая на январской партконференции его позицию, «неправильна и несправедлива». Тем не менее как верный член партии он обязан заявить: «справедливо или несправедливо» решение партии, «но это моя партия, и я несу последствия за ее решения до конца». Непонятно, преданность ли партии не позволила ему кинуться в бой или какие-то внутренние установки, имеющие более глубокие психологические корни, — но так или иначе, это публичное признание необходимости подчинения и одновременно отказ признать свои заблуждения достаточно явно характеризуют его тогдашнее настроение. И только два года спустя — когда было уже слишком поздно — он вновь обрел свободу действий, смело обрушился на врагов и призвал на помощь друзей. Съезд заслушал выступление Крупской, призывавшей к миру между фракциями и «прекращению дальнейших дискуссий». На это не обратили внимания. Сталин и Зиновьев завершили заседание речами, полными брани в адрес Троцкого. Однако его все же вновь избрали в Центральный Комитет партии с явно незначительным перевесом голосов. Ходили слухи, что Зиновьев и Каменев стремились не допустить Троцкого в состав Политбюро, но это предложение Сталин, который хотел сохранить свою репутацию умеренного, отверг.