Сталин отказался от своих слов, сказанных весной предыдущего года во время лекций, которые он позднее охарактеризовал как «формулировку… уже явно недостаточную и, потому, неправильную». В лекциях Сталин утверждал, что «для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилий одной страны… уже недостаточно». Теперь Сталин доказывал противоречие теории «перманентной революции» Троцкого ленинской теории пролетарской революции и заявлял, что Ленин в своих трудах неоднократно размышлял о возможности победы социализма в одной стране. Сталин признавал: «Полная гарантия от интервенции, а значит, и окончательная победа социализма возможна лишь в результате совместных усилий пролетариев ряда стран». Но означало ли это, что «революционная Россия не могла противостоять консервативной Европе» и построить в СССР социализм? Ответ Сталина был резко отрицательным. Его аргументация, сложная и казуистичная, в значительной степени основывалась на цитатах, вырванных из контекста. К тому же его доводы были в какой-то мере подтасованными, поскольку он писал свое предисловие в условиях, которые для Ленина и Троцкого были невозможными, а именно в условиях выживания революционного режима в России без свершения революций в других странах. Однако психологический эффект заметок Сталина был огромен. Они ставили четкую, определенную цель. Они не оставляли места для пустых надежд на помощь извне. Сталин льстил национальной гордости, представляя революцию как чисто русское достижение, а строительство социализма — как благородную задачу, в выполнении которой российский пролетариат должен служить примером всему миру. До этого идея зависимости построения социализма в России от социалистических революций в других странах занимала в партийной доктрине центральное место. Теперь изменился порядок первенства. Сталин хвастливо утверждал, что «Октябрьская революция есть лишь сигнал и исходный пункт социалистической революции на Западе». Критики сталинской доктрины явно и неявно изображались как робкие, слабохарактерные люди, с подозрительностью относящиеся к русскому народу, не верящие в его способности и в силу его духа. Социализм, построенный в одной стране, был мощным рычагом национального патриотизма и однозначно выдвигал Россию на первый план.
Сталин создал такую духовную атмосферу, которую мог предельно использовать в борьбе с соперниками. Но в тот момент никто не воспринимал его сложных для понимания экскурсов в теорию всерьез. На пленуме Центрального Комитета в январе 1925 года, где был осужден Троцкий, о социализме в одной стране не упоминалось. Три месяца спустя об этом не очень уверенно сказал в своей речи Бухарин без упоминания имени Сталина и в таких словах, из которых можно было понять, что сам Бухарин является одним из авторов этой концепции. Позднее, но не сразу она была включена в основную резолюцию партийной конференции, состоявшейся в апреле 1925 года. Резолюция, подкрепленная цитатами из Ленина, провозглашала, что «в целом победа социализма (не в смысле конечной победы) безусловно возможна в одной стране». Когда несколько месяцев спустя триумвират распался, все думали, что именно эта формулировка и стала камнем преткновения в Политбюро накануне конференции. Но, судя по всему, ни Зиновьев, ни Каменев не выдвигали серьезных возражений и проявили скорее равнодушие, нежели враждебность. Сталин отметил эту свою маленькую победу в речи, которую произнес после конференции, и привел еще одну цитату из Ленина: «Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство, транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно».
До этого подразумевалось, что введение и развитие нэпа, который тоже повернулся спиной к туманной перспективе мировой революции и вел к социализму через союз с русским крестьянством, и есть социализм в одной стране. Теперь Сталин нащупывал путь к совершенно иной концепции России как самостоятельного государства, которое может обрести экономическую независимость, создав современную промышленность и сельское хозяйство. Сталин не делал на этом акцента и, возможно, полностью не отдавал себе отчета в том, к чему это может привести. Но он нарисовал ошеломляющую долгосрочную перспективу, и с нею были созвучны перемены в сфере экономики, которые начинали постепенно становиться ощутимыми.