— Сделай одолжение! — отвечал Иван Казимирович, бросив испытующий взор на капуцина и стараясь узнать по голосу, кто бы это был?
— Там будем мы помогать друг другу, занимаясь, впрочем, каждый по своей части. Я стану играть и отвлеку тем Долевского от наблюдений за женою, а ты своим волокитством за нею развлечешь его внимание, чтоб он скорее проигрался.
— Придумано славно! — вскрикнул Долевский с злобным хохотом, — только мне кажется, что мы оба останемся в дураках!
— Тебе это кажется потому, что не знаешь некоторых обстоятельств, давно известных целому свету!
— Какие же это обстоятельства?
— Во-первых, неизлечимая страсть Долевского к игре. Несмотря на огромное свое состояние, часто просиживает он за картами целые ночи, и это самое было началом раздора между ним и его женою.
Долевский пришел в смущение, чувствуя справедливость этих слов и убедясь из них, что его супружеские отношения не тайна для других. — А во-вторых? — спросил он нетвердым голосом.
— Во-вторых, сумасбродная страсть Долевского к волокитству. Несмотря на то, что судьба послала ему прекрасную, милую и образованную подругу, он беспрестанно любезничает с другими.
— Далее, — прервал Долевский, краснея от стыда и злости под маскою.
— В-третьих, жалкие последствия таких поступков, то есть: титло лицемера в обществе, охлаждение жены, которая, скучая одиночеством, будет непременно иметь нынешнюю ночь, в два часа, свидание в своем доме с одним очень любезным молодым человеком, влюбленным в нее до крайности.
— Лжешь! — закричал Долевский в бешенстве, — теперь уже половина третьего, а Долевская не оставляла маскарада ни на минуту: вот она идет мимо пятой колонны, как ты и сам, дрянной клеветник, можешь видеть!
— О, провинция! О, простодушие! — возопил капуцин, — сойди-ка, любезный, вниз и побеседуй с той маской, которую так наивно принял ты за Долевскую; тогда узнаешь, я ли клеветник — ты ли глупец!
— Жди меня здесь, — отвечал Долевский, — я намерен поговорить с тобою не по-маскарадному.
— Буду ждать, пожалуй, до рассвета, чтоб только посмеяться вдоволь над твоим уморительным ослеплением!
Вне себя от досады, бросился Долевский с хор и побежал к тому месту, где видел Долевскую. — Пора нам домой! — произнес он сухо, поравнявшись с известным домино.
— Поедем, милый плутишка, поедем! — зашамкал из-под маски дряблый старушечий голос, заставивший Долевского отпрыгнуть в сторону от ужаса и изумления. — Я готова ехать, — продолжало домино, настигнув Долевского и устремив на него тусклые зеленые глаза. — Что же ты стоишь, словно окаменелый? Посмотри, какая у меня славная ручка! — Тут старуха сняла перчатку и поднесла к самому его носу желтую, иссохшую, морщинистую руку. Видишь, какие у меня острые ноготки! — прибавила она злобно и насмешливо, доберусь я, доберусь до твоего влюбчивого сердечка!
Опрометью пустился Долевский из залы, чтоб отвязаться от этого оборотня.
— Ожегся, осекся, укололся, срезался! — кричал ему вслед неумолимый капуцин, задыхаясь от хохота.
Смущенный и рассерженный как нельзя больше, Долевский торопливо пробежал всю анфиладу комнат, отыскивая свою жену, но нигде не мог ее встретить. «Неужели проклятый капуцин сказал правду?» — повторял он, спускаясь в сени большого подъезда, где надеялся найти своего лакея. После долгих и напрасных поисков, Долевский наконец убедился, что его жена, его экипаж, его лакей, его шуба и шляпа — исчезли. Терзаемый тысячью ревнивых предположений, решился он, во что бы ни стало, скакать скорее домой, чтоб там добраться до развязки таких необыкновенных приключений.
— Послушай, любезный, — говорил он полусонному хранителю плащей и калош, — одолжи мне какую-нибудь шинель и фуражку, или хоть ливрею и картуз, чтоб доехать до дома. Я Долевский. Мой человек и экипаж пропали без вести.
— С удовольствием, — отвечал тот, узнав знакомый ему голос. — Только ливреи-то наши немножко позатасканы… будет неладно. Вот у Петрушки новая ливрея, да на беду такая длинная, что вы в ней просто запутаетесь.
— Все равно, братец; я готов окутаться теперь в саван, лишь бы скорее отсюда уехать.
— Сохрани от этого господи!.. Если б вы пожаловали часом прежде, я мог бы представить вам любой плащ, или шубу: их была здесь целая пропасть; а теперь господа разъехались и все разобрали. Не приложу ума, как услужить вам! Позвольте-ка, однако ж, позвольте: кажется, там, на верхней полке, что-то лежит… Ну, слава богу! вот вам енотовая шуба, шляпа и калоши. Хоть они и больно ветхи…