Гельфанд не хочет осознать, что он со своими торговыми прибылями от поставки туда-сюда стратегически ценных металлов ведущим войну державам в то же время обогащается на массовой гибели людей на полях сражений. Точно так же, как в это самое время и германский пушечный король Крупп. Ведь близкий друг германского кайзера и в годы войны получает от английского оружейного концерна Виккерс причитающуюся ему по торговому договору лицензионную выплату за каждый выпущенный снаряд с тиснением «KPZ» (Krupp Patent Zeitzbnder — дистанционный взрыватель, патент Круппа). Тем самым германский оружейный магнат Крупп зарабатывает на каждом английском снаряде «KPZ», выпущенном по немецким солдатам. Критики из социал-демократических кругов клеймят это накопление капитала Круппа как «деньги на крови».
И вот революционный теоретик социал-демократии, который несколько лет назад так бурно подчеркивал, что германская социал-демократия является его «новой родиной», наталкивается на растущую критику из своих собственных рядов. При всей жажде коммерческой прибыли критические мысли его немецких единомышленников все же очень неприятны для Гельфанда. Он замечает, что пара дел начинает идти у него несколько вразброд. В одних он хотел бы акцентировать все немецкое, в других — социал-демократическое, в третьих — торгово-политическое. И акцентировать все это опять же по-разному, в зависимости от войны или мира, победоносного мира или революции. Этот политшпагат выглядит, конечно, несколько своеобразно, когда Гельфанд 11 февраля 1916 г. со своего адреса в фешенебельном квартале Тиргартен (Берлин, В 10, Тиргартеиштрассе, 9) вновь пишет в Министерство иностранных дел ходатайство, чтобы стать германским, прусским гражданином:
«Настоящим я ходатайствую перед Королевским Прусским правительством о предоставлении прусского гражданства и прошу согласия и передачи данного ходатайства Королевскому Прусскому Министерству внутренних дел. […] Уже в 1896 г. я пытался получить германское гражданство. С началом войны я со всей решительностью встал на почву решений о победоносном ведении войны, принятых германской социал-демократией. В результате моих публичных выступлений в этом духе я вызвал к себе ожесточенную вражду официальных и патриотических кругов России и ее союзников, которые объявили меня изменником родины и развязали и все еще продолжают в печати Европы и Америки кампанию против меня, полную постыднейшей клеветы. Единственным основанием этих нападок является тот факт, что я родился в России и до сих пор еще не обладаю правами гражданина Германии, хотя я посредством воспитания, образа мыслей и моей жизненной деятельности принадлежу к Германии почти целое поколение.
Если я сейчас возобновляю мое ходатайство о предоставлении прав гражданина Германии, то делаю это как по личным причинам, т. к. желал бы, чтобы духовные узы, связывающие меня с немецким народом, были признаны и формально, так и в особенности по политическим причинам. Важно, чтобы в великой битве народов, которую развязала война, каждый проявил себя со всей своей силой. В моем случае это возможно только при условии, что я смогу действовать как полноправный германский гражданин».
Чтобы выйти из-под обстрела своих социал-демократических товарищей, Гельфанд пытается сформулировать оправдание для своего богатства и при этом, указывая пальцем на других, перечисляет исторически прогрессивных лиц, которые также не бедствовали:
«Следующим моментом, который вновь и вновь выдвигают клеветники, является то обстоятельство, что я составил себе состояние. На этом я должен остановиться несколько подробнее.
Богатых людей и крупных торговцев было в социалистическом движении немало. Сен-Симон составил себе состояние на военных поставках, Фурье был торговцем, Р. Оуэн был владельцем фабрики, Фр. Энгельс был также владельцем фабрики и крупным капиталистом, без его денег Карлу Марксу пришлось бы очень плохо. В германской партии самым известным примером является 77. Зингер, который был владельцем фабрики и очень богатым человеком».
Чтобы избавиться от позорного пятна «нажившегося на войне», Гельфанд попытался в написанном в апреле 1918 г. в Стокгольме объемистом оправдательном сочинении под программным названием «В борьбе за правду» (Im Kampf um die Wahrheit) морально обосновать свои многообразные операции задним числом: «Чтобы не бросаться необоснованными словами, я хотел бы привести в качестве примера созданную мной в Копенгагене «Фрахтовую и транспортную компанию» (Fracht- und Transportgesellschaft), на которую ссылались газеты. Компания сумела справиться с задачей поддержания регулярных перевозок угля во время войны. Тот, кто сколько-нибудь знаком с фрахтовым делом, согласится, что это было чрезвычайно сложно. И, кроме того, наша компания добилась небывалого снижения тарифа морских перевозок. […]
Я мог бы назвать целый ряд предприятий, где я в той или иной форме использовал новые идеи. Но все это не имеет большого значения. Я далек оттого, чтобы желать оправдывать капиталистическую прибыль личными качествами. Я, однако, не понимаю, почему мне не следовало притянуть на свою сторону часть прибавочной стоимости, накопленной классом капиталистов».
Добытчик и посредник в доставке денег для революции хочет также заставить поверить критиков в небылицу, что столичное богатство, накопленное в военное время, служит социальным целям:
«Мое богатство, размеры которого, кстати, были чрезвычайно преувеличены сплетнями и пересудами, никоим образом не тяготит меня. Оно лишь дало мне возможность расширить мою социальную деятельность».
Это — гротескная ложь. Трудно представить, что разыгрывается в Берлине всего через три месяца после опубликования гельфандовского «правдивого» сочинения. Гельфанд встречается на экономических переговорах с товарищами из посольства Советской России в Берлине, которые теперь, после Октябрьской революции, выступают в качестве первых официальных представителей ленинской советской власти в еще существующем германском кайзеровском Рейхе. Петрограду срочно нужен уголь, последствия войны ужасны. Тут сразу же вступает в дело торговец-революционер и предлагает поставить 100 000 тонн угля. Правда, Гельфанд требует от своих петроградских товарищей пять процентов куража. При значительном объеме энергетического сырья в этом случае на его личный счет поступила бы заметная сумма. Петроградские товарищи не понимают революционера Гельфанда. Куда девалась его революционная этика? Но торговец Гельфанд не позволяет с собой торговаться, он не уступает. Очевидно, на деньгах его многолетняя революционная дружба заканчивается.
Товарищи из Петрограда не позволяют Гельфанду шантажировать себя, поэтому он безжалостно оставляет ни с чем своих соратников по борьбе. — Прошло ровно три месяца с тех пор, как он так горько жаловался, сколько бумаги было исписано, сколько чернил и желчи разбрызгано, сколько грязи собрано, чтобы его очернить.
Его деловые бумаги, насколько они сохранились, и его взгляды, насколько они были провозглашены им самим, очерняют его в достаточной степени, и он уже, кажется, этого даже не замечает. Или он полностью вычеркнул из памяти, или действительно забыл, сколь сильное чувство страха охватило его осенью 1915 г., когда до него дошла информация, что определенные генеральные штабисты в германских военных кругах хотят совершить «короткую расправу» в России и направить острие наступления кайзеровских армий Восточного фронта непосредственно на Петроград, чтобы, недолго думая, оккупировать российскую столицу. Тем самым его тайное революционное предприятие и финансирование в мгновение ока оказалось бы излишним, и тогда он не мог бы больше ссылаться и на кайзеровскую программу революционизации.