Функцию этого контроля и взяла, присвоила себе в дальнейшем коммунистическая партия, последовательно уничтожая суверенные права человека, его свободу — все то, что мешало контролю, не давало делать его повсеместным, тотальным, всепроникающим. Отсюда, в частности, задача формирования, сказать точнее — формования людей под нужный шаблон, людей, для которых не они сами, их душа и воззрения, а партия будет, как предписывал Ленин, «умом, честью и совестью эпохи». Понятно, что эта задача требовала отнюдь не добровольного, а принудительного исполнения. Литература, по мысли Ленина, должна была стать «колесиком и винтиком» партийной жизни, писатели — по определению Сталина — «инженерами человеческих душ», ну а педагоги и психологи отвечать на сформулированный еще Бухариным социальный заказ производить людей так же, как производят деталь или машину. Неслучайно поэтому идеей формирования (формования) буквально пронизана психология советского времени.
Так что последствия марксизма, равно как его применения в психологии, конечно же, отнюдь не случайны, хотя в самом истоке, на уровне первых формулировок многим казалось, что ни о какой трагедии или даже опасности речи не идет, напротив, именно в марксизме кроется начало подлинной заботы о человеке и реального гуманизма, планомерно осуществляемого на благо людей.[24] Надо сказать со всей определенностью — ни Фейербах, ни Маркс с Энгельсом и помыслить не могли о концлагерях, депортациях целых народов, массовых расстрелах и т. п. Однако в основе всех этих ужасов исторически лежит то смещение мысли, смещение направления общественного движения, у начала которого они стояли, за которое так активно, напористо и талантливо ратовали.
Дело, таким образом, не в самой по себе цели (кто же против «реального счастья реального человека»), а в том, во-первых, что под реальным понимается человек, по сути, ущербный, лишенный метафизического измерения и — соответственно счастье его мыслится усеченным, сугубо внешним, материальным, и, во-вторых, в том, что принимается жесткий, безапелляционный, «единственно верный», курс на построение подобного счастья без учета того, сколь сильно сносит к низшему река жизни. Маркс, например, когда-то решительно утверждал, что «упразднение религии как иллюзорного счастья народа есть требование его действительного счастья». Опыт нашей страны показал обратное: упразднение духовных устремлений, христианских идеалов привело к иллюзорному счастью — и земля не родит, и нравственность гибнет, и наука из необходимого подспорья становится опасной и античеловечной. То, что предлагал Маркс, на деле есть не действительный, а иллюзорный реализм. Ориентация на недостижимую высоту идеалов христианской культуры есть реальный идеализм, прямо отвечающий не только духу, но и механике живого жизненного движения. И вовсе неслучайно поэтому мы, принеся столько жертв, затратив столько усилий, получили в итоге не «человека реального», сознательно, планомерно (в том числе с помощью марксистской психологии) формируемого, а «человека советского».[25]
Из сказанного можно, в частности, сделать вывод о том, что поставленная обществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общественного (личного) бытия, по сути, обычно невыполнима в первоначальной, задумываемой форме и видимые нами социально-политические (социально-психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, направление которых очевидно — от высшего к низшему. Цель тем самым не должна быть равной сама себе, но для достижения реального и возможного надо стремиться к идеальному и невозможному.
Если говорить об истории нашей отечественной науки, то названные в книге (равно как и очень многие, оставшиеся за ее пределами, неназванные в ней) особенности марксистского представления о человеке могли быть менее ощущаемыми в области изучения частных психических процессов, но там, где дело касалось высших проявлений, интегративных выводов, проблем сознания и личности, их влияние сразу становилось жестким и императивным. На этом фоне еще более яркими и славными должны казаться достижения психологии советского периода. Они несомненны, но, приглядевшись к ним, нетрудно убедиться, что в большинстве своем они возникли не благодаря, а вопреки «борьбе коммунистической партии». Впрочем, думаю, предыдущие главы уже убедили в этом читателя. Можно только склонить голову перед классиками отечественной психологии, которые в этой ситуации, в этих условиях оставили наследие, которым мы можем по праву гордиться и на которое можем опереться в наших сегодняшних поисках.
2. Западнический путь
Перейдем теперь к другой линии развития психологии, условно названной нами западнической, которая, как уже было отмечено, переживает сейчас наибольший подъем.
Если взглянуть на происшедшее в XX веке с нашей страной глазами отстраненного ученого, то вполне можно воспринять это как некий эксперимент, в котором человек, общество, его институты подверглись длительному воздействию материализма последовательно марксистского толка. Эксперимент отвечал требованиям науки, в нем можно четко выделить варьирование переменных, условий, режимов функционирования испытываемых объектов. Было в нем выполнено требование исключения, вернее, сведения до предельно возможного минимума внешних помех, чуждых влияний. Так, для заслона от внешнего мира и создания особой, изолированной внутрилабораторной обстановки кремлевскими экспериментаторами был воздвигнут «железный занавес», который, среди прочего, перерезал взаимосвязанную мировую науку и, в частности, взаимосвязанную мировую психологию на два качественно иных раздела — западный и советский, капиталистический и социалистический.
Ныне завеса рухнула и мы, естественно, потянулись к общению, которого были лишены десятилетиями, к ассимиляции накопленного за это время Западом опыта. Но прежде чем проигрывать и повторять чужие ходы, необходимо проанализировать их суть, увидеть не только внешние моменты и успехи, но те глубинные уроки и предостережения, которые вытекают из отнюдь не простого и тоже во многом драматического западного пути или — если продолжить аналогию — западного эксперимента развития психологии в различных условиях и режимах функционирования капиталистического мира в XX веке.
Принято выделять три основные школы или — используя термин Абрахама Маслоу — силы в западной психологии XX века: бихевиоризм, психоанализ, гуманистическую ориентацию. Кратко взглянем на них под углом интересующей нас проблемы человека.
Первая сила — бихевиоризм — имеет достаточно глубокие российские корни. Уже упоминалось в первой главе о журнале В. М. Бехтерева «Объективная психология» (1907–1912), который оказал влияние на формирование бихевиоризма; теория психологии Бехтерева, названная им рефлексологией также, по сути, есть бихевиоризм. Что же касается И. П. Павлова и его исследований, то он рассматривается всеми как признанный предтеча бихевиоризма. В России XX века это направление психологической мысли не получило раскрытия по той же причине, по которой не раскрылись и другие направления — в тридцатые годы свободное развитие психологии было остановлено.
Философским основанием бихевиоризма (или иначе — поведенческой психологии) служил позитивизм, эмпиризм, доведенный до своего логического конца: рассмотрения человека как объекта — такого же, как любой другой объект научного исследования. Приоритет поэтому отдавался только видимым и регистрируемым фактам поведения и попервоначалу все сводилось к формуле «стимул — реакция». Мы можем наблюдать, регистрировать стимул, и затем реакцию на него; все же остальное, все, что происходит в сознании, личности, мотивационной сфере мы наблюдать не можем, это «черный ящик», который объективная наука не должна принимать во внимание.
24
Интересно, что в России попервоначалу социалистические идеи отнюдь не всегда противопоставлялись христианству. По замечанию Ф. М. Достоевского (1848 г.) «зарождающийся социализм сравнивался тогда даже некоторыми из коноводов его с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации». Вспомним и И. М. Сеченова, который искренно полагал, что развитие естественнонаучного мировоззрения приведет к появлению людей, «которые в своих действиях руководятся только высшими нравственными мотивами», среди которых он перечислял типичные христианские ценности — любовь к человеку, верность убеждениям, снисхождение к ближнему и др.
25
Надо ли говорить, что речь идет об общих социально-психологических закономерностях, а не о частном выверте или неудаче, имевшей место лишь на территории бывшего Советского Союза. «Советский человек» — явление интернациональное, всемирное, его родовые черты без труда узнавались на Кубе и в Анголе, во Вьетнаме и Польше, в Румынии и Германии (ГДР). Именно изначальная разность религий, рас, народов показывает, насколько объективны, серьезны, принудительны законы формирования Homo soveticus, насколько эти законы перекрывают, перемалывают исходные межкультуральные несовпадения людей, имевших соблазн или несчастье вступить на этот путь.