Тем не менее, дальнейшее развитие показало все же необходимость введения в оборот отечественной науки именно понятия гуманитарной психологии. Причем, действительно, течение стало оформляться не на западный манер, а по-российски, т. е. очень широко, с включением не только специально психологических и психотерапевтических, но общих смысложизненных вопросов и проблем. В сознании определенной части российских психологов постепенно произошел, точнее, происходит поворот в ориентации: от прежней — естественнонаучной, от подражания, упования на образцы естественных наук к ориентации на образцы, достижения и ценности гуманитарного восприятия. Сейчас идет как бы собирание гуманитарного мировоззрения. Мы сталкиваемся, знакомимся, по сути, впервые с теориями, взглядами, которые ранее были труднодоступными для отечественных психологов, открываются целые континенты русской философской мысли, появляются неизданные сочинения литературоведов и историков, раскрывается во всей полноте художественное творчество русского зарубежья и т. п. Соединенное вместе, это составит удивительное по силе и яркости полотно или — по отношению к психологии — целостное зеркало, отражаясь в котором, она сможет по-новому увидеть и понять свои проблемы.[29]
Следует заметить, что отечественная гуманитарная психология оформляется (что было некогда и с гуманистической психологией на Западе) как секулярная и, если речь заходит о духовном, то оно, в основном, понимается как проект, проекция, из-себя-построение, лишенное самостоятельного онтологического статуса. Причем в этом усматривается нередко принципиальный момент. «Мы удержались, — пишет, например, Л. И. Воробьева в одной из первых статей, посвященных гуманитарной психологии и психотерапии, — от прямых онтологизаций духовной составляющей человека через представления религии… Мы удержались на уровне определения души как способности чувствовать неустранимые противоречия, обозначили символ, миф, архетип как способ удержания и трансформации такого рода противоречий, в которых одновременно аккумулирован опыт, накопленный человечеством для их преодоления. Разумеется, это не избавляет нас от столкновения с онтологической проблематикой, но позволяет подойти к ней разумно, не теряя, а расширяя возможности выбора и конструирования».[30] Если говорить в этом плане о практической стороне (гуманитарной психотерапии), то она должна вести человека ко все более широкому и равноприемлемому выбору. «Это похоже, — поясняет Л. И. Воробьева, — на вычерчивание траектории пути, конечный пункт назначения которого неизвестен. Смысл состоит только в уменьшении неопределенности положения». Учитывая же многоаспектность, многопозиционность гуманитарного знания, «вопрос о его истинности — ложности отпадает сам собой».[31] Исходя из такой позиции становится понятным стремление сугубо рядоположно анализировать все новые аспекты и подходы, будь то язычество, изменения сознания под влиянием наркотиков, воздействие разных видов искусства, буддизм или христианство. В результате такого перебора, последовательного гуманитарного анализа, исследователи надеются извлечь некое соединенное содержание и перенести его затем в психологию. Гуманитарный идеал научного познания, считает, например, В. М. Розин, предполагает изучение уникальных духовных феноменов, «которое способствует духовному процессу в человеке и высвобождает место для его развития».[32] Занятие безусловно важное, однако, может ли область духовного адекватно отражаться лишь гуманитарной парадигмой, или здесь подразумевается и другой язык, другие способы познания и водительства? И главное, «высвобождая место для развития», как все же не задаться вопросом — развития куда, для чего?
4. О различении понятий «человек» и «личность»
Обозначенный выше вопрос о смысле психического развития возвращает к теме человека, проблеме его сущности. О необходимости обращения к этому уровню ясно говорил С. Л. Рубинштейн: «За проблемой психического закономерно, необходимо встает другая как исходная и фундаментальная — о месте не сознания только как такового во взаимосвязи явлений материального мира, а о месте человека в мире, в жизни».[33] Рассуждения, восходящие к этому уровню, относятся, по преимуществу, к философско-психологическим или философской психологии (термин Г. И. Челпанова), поскольку затрагивает область граничную между философией и психологией, куда могут быть сведены, стянуты воедино нити отдельных психологических исследований и воззрений, где они могут быть отражены в своем единстве, откуда мы можем обозреть, воспринять психологию как целое, проникнуть в ее общий смысл и назначение.
То, насколько порой важно обращение к этому уровню, можно показать на примере одного из эпизодов научной жизни, рассмотрение которого поможет заодно представить собственное понимание автором проблемы человека в психологии.
В 1982 году вышла хрестоматия (тексты) по психологии личности под редакцией Ю. Б. Гиппенрейтер и А. А. Пузырея.[34] Эта быстро завоевавшая популярность учебная книга содержала среди прочих отрывки из сочинений М. М. Бахтина, в частности, его слова о том, что «…подлинная жизнь личности совершается как бы в точке… несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы Всего того, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть-определить и предсказать помимо его воли, „заочно“. Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т. е. заочная Правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью».[35]
Если вдуматься в эти слова, то они представляют, по сути, смертный приговор для научной психологии личности, которая построена как раз на «подслушивании» и «подсматривании», на стремлении к получению «заочной правды». Редакторы хрестоматии этой опасности не усмотрели и в предисловии к извлечениям из М. М. Бахтина, напротив, лишь подчеркнули, сколь «глубоко гуманистичен… протест против „овнешняющего“ и „завершающегося“ определения личности».[36]
Опасность внедрения такой безоговорочной трактовки (напомним, что речь шла об учебном издании для широкого пользования) была замечена А. В. Петровским, «Трудно найти, — писал он в специальной заметке по этому поводу, — другое столь сильно и лаконично выраженное обвинительное заключение, предъявленное детерминистской психологии, которая в своей экспериментальной практике, минуя интроспекцию, пытается получить (подсмотреть, предсказать, определить) эту заочную правду о личности другого человека, исследуя как раз то ее „вещное“ бытие, которое Бахтин объявляет „унижающей и умертвляющей ложью“.»[37] Далее А. В. Петровский утверждал, что как раз при опоре на «вещное бытие», только принимая его реалии, возможно объективное познание личности, в том числе и «диалогическое проникновение в ее глубины». Этим утверждением, при всей несомненной авторитетности его автора, не снималась, однако, главная проблема: если возможна «заочная правда о личности» (а это, действительно, необходимое условие научности психологии), то какова должна быть эта правда, чтобы она согласовывалась, не противоречила трансцендирующей, не имеющей фиксированных границ природе человеческого развития?
Решение спора возможно, на наш взгляд, только при условии разведения, различения понятий «человек» и «личность». Отечественная психология, сделавшая столь много для различения понятий «индивид», «личность», «характер», «индивидуальность» и т. п., прошла почему-то мимо этого, столь принципиально важного вопроса. Между тем то, о чем говорит и на чем настаивает М. М. Бахтин, относится, прежде всего, к общему понятию «человек». Выше уже приведенных слов, послуживших основой спора, он пишет; «Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А».[38] Эти слова целиком согласуются с пониманием человека как бесмасштабного существа, трансцендирующего свои границы, не поддающегося конечным определениям и т. п. Аппарат психологической науки не может и не должен быть применен здесь непосредственно. Другое дело — личность с позиций психолога. Она может быть, на наш взгляд, понята как особый психологический инструмент, орудие, принадлежащее, служащее человеку, как и другие психологические орудия и инструменты.
29
Уже сейчас начинают появляться совершенно необычные для прежней психологии темы и ракурсы. Назовем, например, небольшое учебное пособие В. П. Зинченко под названием «Возможна ли поэтическая антропология?» (Изд-во Российского открытого ун-та, 1994), в котором, согласно аннотации, показано, что поэтические прозрения и живые поэтические метафоры помогают по-новому осмыслить известные научные данные о человеке и открыть новые страницы в его изучении.
30
Воробьева Л. И. Гуманитарная психология: предмет и задачи. — Вопросы психологии, 1995. № 2, С. 23–24.
32
Психология и новые идеалы научности (Материалы «круглого стола»). Вопросы философии. 1993. № 5. С. 14.
34
Психология личности: Тексты /Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер и А. А. Пузырея. М., Изд-во МГУ, 1982.
37
Петровский Л. В. Психология вчера и сегодня — Вестник Моек Ун-та. СЕРИЯ 14. Психология. 1985. № 3. С. 57.