Я спросил учителя, не знает ли он, где можно найти хорошего электромонтера, в котором нуждается наша фирма. Электромонтер будет получать приличное жалованье и еду из немецкого котла. Учитель ответил, что знает монтера, который работал на электростанции здешнего аэродрома. В настоящее время он очень нуждается, но боится говорить о своей специальности, чтобы его не отправили в лагерь военнопленных, как служившего на военном советском аэродроме. Я уверил учителя, что никто о прежней службе электромеханика не узнает. Учитель обещал с ним поговорить.
Я остался ждать. Вскоре учитель вернулся и привел коренастого, небольшого роста человека, лет тридцати пяти. Мы познакомились, и он сразу стал меня уверять, что не был военным, а служил как гражданское лицо. Я сказал, что никто его не будет о прежней службе расспрашивать, если он сам о ней не заговорит. Он поступает работать в частную фирму, представителем которой являюсь я. Все служебные вопросы он будет решать со мной. Выяснилось, что он устанавливал электростанцию на этом аэродроме и потом обслуживал ее. Мы условились, что он явится на работу на следующий день. Затем я отправился к коменданту аэродрома и сказал ему, что, ввиду предстоящей ответственной и спешной работы, мне необходим еще один хороший электромонтер. Я нашел подходящего человека, и если комендант не возражает, что он русский, то он завтра приступит к работе. Комендант согласился, и зачислил его на питание, под нашу ответственность. Таким образом, проблема, которая могла кончиться для нас трагически, разрешилась.
Я рассказал нашим ребятам о происшедшем. Они свободно вздохнули и повеселели. За ужином мы стали строить планы нашей союзной работы. В тот же вечер ребята пошли в соседние деревни знакомиться с местной молодежью, а я пошел опять к учителю, предварительно захватив продукты и сладости для его сынишки. На этот раз мы разговаривали долго. Учитель расспрашивал о жизни за границей, рассказывал о жизни в колхозах до войны, о местных школах и постановке учебы, которая была не на высоте: хорошо подготовленные преподаватели избегали сельских школ.
На следующее утро пришел Петр, новый наш сослуживец. Мы отправились в здание электростанции — обсудить установку двигателя, генераторов и распределительных досок. Петр согласился взять на себя руководство этой работой. Пока оборудование не прибыло, он включился в работу по проводке электричества в казармах. Дня через два приехало 20 электромонтеров поляков. Я разделил их на 5 групп, поставив во главе четырех из них наших членов Союза, а во главе пятой группы Петра. Первый день работа шла хорошо, но на второй День я заметил, что группа Петра ничего не делает, а, собравшись в углу, о чем-то дискутирует. Я спросил, в чем дело. Поляки возмущенно заявили, что отказываются работать под руководством советского человека. (Нас они считали югославами). Я успокоил их, сказав, что Петр должен идти на другую работу, а их группа будет в моем подчинении, и назначил одного из них старшим. Больше конфликтов с ними не было.
Ребята и я сильно уставали на работе и не каждый вечер могли использовать для союзных встреч. Однако у каждого из нас создался свой круг знакомых и друзей. Помимо молодежи, окончившей десятилетку, в соседних деревнях было много крестьян, окончивших разные школы. Разговаривать с местными жителями было интересно; подавляющее большинство из них было определенно настроено против коммунизма. Немцы не мешали крестьянским работам. Можно только удивляться способности русских крестьян, которые, используя сохранившийся колхозный инвентарь и кое-где оставшихся лошадей и коров, засеяли почти всю пахотную землю. Озимые и яровые уже взошли и урожай обещал быть хорошим. Живя впроголодь, крестьяне только и надеялись на этот урожай.
Весна была в полном разгаре. Дни были длинные, и по вечерам крестьяне, хотя и уставшие после работы, охотно вели с нами разговоры. Еще ранее познакомившись с родственниками учителя, я часто заходил к ним, и мы в дружеской беседе проводили вечера. У него был младший брат, который в это время собирался жениться; старший служил в советской армии. Мне нравился старик-отец. Человек он был не очень образованный, но умница. Его политические воззрения были удивительно здравы и близки к нашим. Родился он в селе возле аэродрома и провел там всю жизнь. Рассказывал, как хорошо жила его семья до революции. Имели корову, лошадей, свиней. Изба, клуни, двор были в образцовом порядке. Да не только их семья, все село жило в довольстве. Коллективизация разорила всех.
Через семью учителя удалось войти в контакт со многими крестьянами. Разговоры на политические темы их не очень интересовали. Они ставили практические вопросы об устройстве сельского хозяйства, о земле, о сельскохозяйственном инвентаре, о праве собственности на все это. Выросши в крестьянской среде на Ставропольщине, я с детства любил сельское хозяйство, даже собирался поступить в сельскохозяйственный институт. Это мне помогло наладить контакт, который происходил как бы в случайных беседах и встречах. Когда собеседники видели, что ты разбираешься в сельском хозяйстве, устанавливалось доверие. Тогда можно было перейти к вопросам о формах собственности, о кооперации. Большинство высказывалось за частное хозяйство, но не представляло себе, как переход к нему можно осуществить в государственном масштабе. Пришлось напоминать о реформах Столыпина, из личного опыта рассказывать о хуторах на юге России. С учителем шел разговор в другой плоскости, о наших союзных делах.
Тем временем монтажные работы шли своим чередом. Петр пустил электростанцию в ход, и часть зданий на аэродроме была освещена. Предстояло провести линию к лагерю военнопленных. Никто из нас не имел понятия, как устанавливать столбы. Для земляных работ мне дали военнопленных. Охранял их какой-то немец из запаса, уже в годах. Я дал ему сигарет и сказал, что отвечаю за пленных, а он может спокойно сидеть в тени, — чему он был рад. Военнопленных я разделил на группы, снабдил их сигаретами и сказал, чтобы рыли ямы для столбов. Я посоветовал им не спешить с работой, но наблюдать за немцами и, если кто из них появится, показывать вид, что работают. Вскоре ко мне подошел один из пленных и говорит: «Ребята там роют ямы неправильно. Я когда-то работал на установке столбов». И рассказал, как надо рыть. Мне осталось лишь подтвердить, что он совершенно прав. Я дал ему сигарет и сказал, чтобы он показал ребятам, как правильно рыть.
Каждый день я получал несколько десятков военнопленных для земляных работ. Через некоторое время комендант лагеря и охрана привыкли к этому, и под мою ответственность давали мне столько людей, сколько нужно. Пленные любили работать со мной, так как знали, что подкормятся и покурят и почувствуют себя как бы на свободе. Я старался брать более слабых, чтобы их подкрепить. Пленные это знали и, когда я приходил брать на работу, иногда приводили совсем ослабевших, доходяг. Через несколько дней, подкормившись и окрепнув, они весело шли на работу. В соседних деревнях стало известно, что военнопленные работают вне лагеря, и что им можно приносить съестное. Немцы запрещали общение военнопленных с местными жителями, но я на это не обращал внимания. Просил только и пленных, и местных жителей быть осторожнее. Меня удивляло, как жившее впроголодь население каждый день находило продукты для военнопленных.
Администрация лагеря знала, что под моим руководством туда будет проводиться электричество. На территорию лагеря я свободно ходил, разговаривал с пленными и видел, в каких ужасных условиях они жили. В бараках стояли нары в два-три яруса, на них лежала солома без матрасов. Между нарами — узкие проходы. Наверху несколько небольших окон, с решеткой и колючей проволокой. В бараках полутьма и спертый воздух. Днем пленные могли выходить на двор, но внутри оставалось много изможденных, худых, обессиленных. Они лежали или сидели на нарах безразличные ко всему, в ожидании, когда можно будет влить в желудок очередную порцию баланды. Эти люди если и отвечали на вопросы, то нехотя и односложно.
Был я в маленьком бараке, где помещались четыре молодых врача, тоже пленные. Там находилась и амбулатория. На полках стояло немного медикаментов и перевязочного материала. Врачи выглядели крепче других пленных; наверно, их кормили лучше. Они были не особенно обременены своими обязанностями, сидели и разговаривали. Сказав, что я электротехник и пришел посмотреть, где надо провести электричество, я вступил с ними в разговор. Одет я был в военного покроя форму без погон, с нашивкой «Frommer und Scheller Elektrobau» на рукаве. На мой вопрос, много ли среди военнопленных больных, нуждающихся в медицинской помощи, мне ответили, что пленные нуждаются больше в питании, чем в медицинской помощи. Затем спросили, немец ли я и откуда так хорошо знаю русский язык. Я ответил, что югослав и работаю в частной немецкой фирме. Постепенно я перевел разговор на политику и спросил, какие недостатки в коммунистической системе. В один голос врачи ответили, что в коммунистической системе их нет, а вот в капиталистической — одни недостатки. Посыпались дешевые пропагандные примеры из советской прессы. Меня поразила такая вера в коммунистическую систему после четверти века кровавого эксперимента.