Иногда дед являлся на наши собрания. Тогда Коля нас предупреждал и мы срочно тушили наши папиросы, но, несмотря на открытые окна, дым в комнате стоял столбом. Дед, ничего не подозревая, всегда ужасался, что бабушка так надымила. Он очень любил, чтобы молодежь что-нибудь спела. Если был Витя, старший сын Виктора Васильевича, он исполнял несколько цыганских романсов под гитару. У него был приятный низкий голос, что-то задушевное было в его скромном исполнении, все слушали с удовольствием.
Одного, очень важного для меня, мне не хватало, это верховой езды. Конечно, дядя Ахиллес мне сразу предложил коня, Ворончика, но это была старая кляча, возившая бочку с водой. После моей Заиры и других замечательных верховых коней отца мне было невозможно примириться с такой ездой. Дядя Ахиллес заметил это, ничего не сказал, но, вернувшись как-то из Кривого Рога, где была ярмарка, он меня позвал и сказал: «Иди скорей. Я тебе что-то привез». Он подвел меня к конюшне, там стоял конюх и держал лошадь на поводу. Это был красивый английского стиля конь, гнедой, со светлой подпалиной на груди. Я так и замерла. Этого коня он приобрел для меня; это было так неожиданно, так тронуло меня. Особенно потому, что я отлично сознавала, как скромно они жили в Новоселке, невозможно было сравнить с жизнью отца и его семьи.
«Когда конюх выездит коня, ты сможешь на нем гарцевать», – сказал дядя улыбаясь. Но он не ожидал моей реакции. «Как? Какой-то конюх будет мне коня выезжать. Еще этого не хватало. Я сама его отлично выезжу, не привыкать мне», – кипятилась я. Дядя отчаянно спорил, говорил, что я привыкла к маленьким казацким лошадям, а это был крупный английский конь, еще никогда под седлом не бывший. Наконец решили это дело пока отложить, пусть, мол, конь привыкнет к новому месту.
В то время шли приготовления к свадьбе двух дочерей Андрея Васильевича. Они были близнецы и выходили замуж в тот же день и в тот же час за двоих родных братьев. Свадьба должна была состояться в Николаеве, где у Андрея Васильевича был свой особняк. Сестры, несмотря на то что были близнецы, совершенно не походили друг на друга.
Вся окрестность готовилась к этой незаурядной свадьбе. Бабушка, никогда не покидавшая своего дома, ездила заказывать себе соответствующий наряд и меня возила с собой, так как у меня ничего подходящего не оказалось. Хотя я с бабушкой во вкусе одежды совсем не сходилась, все же я согласилась купить то, что ей нравилось. Наряды в те годы меня мало интересовали.
На эту свадьбу мне не суждено было попасть. Вздумалось мне во что бы то ни стало коня выезжать. Я уговорила дядю Ахиллеса, и он скрепя сердце позволил. Это было уже в конце лета, молотилка стояла во дворе, где помещались конюшни. Я обдумывала, куда мне направиться. Прямая дорога шла через деревню; это было не очень удобно, так как там всегда было большое количество собак, которые могли напасть на коня, а он с непривычки понес бы. Другой выход был тоже не блестящий, так как надо было одолеть гору, прежде чем попасть в степь, на дорогу.
Пришлось все же выбрать этот путь. Лошадь, никогда не бывшая под седлом, отчаянно брыкалась, становилась на дыбы, и мой хлыст ничуть не помогал. С большим трудом мне удалось взобраться наверх. Там стояла ветряная мельница на полном ходу. Когда мой конь увидел крутящиеся крылья, он сначала фыркнул, встал на дыбы, затем как-то круто повернул и помчался вниз с бешеной скоростью. Он меня нес прямо по направлению к молотилке. Молниеносная мысль пронеслась в голове: «Лучше упасть». Зная с детства лошадей, я понимала, что мне несдобровать, так как он совершенно взбесился. Я освободила ноги из стремян, бросила поводья и очутилась на земле. Потеряв сознание, я не знаю, кто и как меня притащил домой. Очнулась я на моей постели, вокруг меня толпились все. Бабуня мыла мое лицо теплой водой, ахала и ужасалась по-польски моим злоключениям. Ядвига мне сказала, что сейчас приедет доктор. Я чувствовала острую боль в левом боку, и меня всю трясло. Доктор действительно приехал. Он серьезно меня осмотрел, нашел, что с левой стороны у меня поломаны два ребра. Тут же перевязал меня крепкими бинтами и сказал, что мне придется лежать минимум три недели. Надавал лекарств и обещал приехать через два дня. На прощание он сказал: «Вот и заплатила за свою лихость, но ничего, в твои годы не страшно». За мной ухаживали как за серьезно больной, дядя ни слова упрека не произнес. Ядвига мне сказала, что он очень боялся признаться дедушке в случившемся, но невольно пришлось, так как старики увидели доктора, которого все в округе знали.
Вечером ко мне явился дедушка. Он сначала молча покачал головой, а потом произнес по-польски: «Пся крэв, польска крэв». Это, пожалуй, скорее было похоже на похвалу, чем на упрек. Бабушка огорчилась, что мне не попасть на свадьбу, и мое полное равнодушие к этому ее удивляло. Лицо мое было очень исковеркано, так как я упала ничком на камешки, словом, даже если бы у меня не были поломаны ребра, я все равно на свадьбу не могла бы ехать. Со мной оставалась добрая бабуня, прислуга, девочки с их бонной, также Леня Булич, внук бабушкиной кузины. Он обещал меня навещать каждый день. Мы с ним еще раньше подружились, так как он тоже был большой любитель верховой езды, и, когда я на Ворончике совершала монотонные прогулки, он меня всегда сопровождал.