Конечно, ужин начинался с водки и бесчисленных закусок, а когда появилась утка с печеными яблоками и дорогими французскими винами, все уже были навеселе, громко спорили и хохотали. Гурьевскую кашу, столь популярную во всех российских ресторанах, никто больше не мог осилить. Официант с большим неудовольствием ее унес, явно находя неуместным наше пренебрежение к ней.
Напротив нашего кабинета, в противоположном конце зала, находилась маленькая эстрада. На ней, по очереди, показывались всевозможные номера. Особенный успех имели две французские шансонетки, распевающие довольно скабрезные куплеты визгливыми, пронзительными голосами, без малейшего признака музыкальности. Но так как это были француженки, успех им был обеспечен.
Михаил Семеныч, сидевший рядом с Гретой Петрович, захотел от меня узнать о моей встрече с отцом. Он изумился его реакцией при моем появлении, тут же поделился со всей труппой и все с любопытством его слушали. Лидарская в заключение сказала: «Ее непременно надо устроить в хорошую школу, ей необходимо приобрести самостоятельность. Только театр может дать ее». Сама судьба вела меня по этой дороге, я уже другой не видела.
Разошлись в четыре часа утра. Я тихонько позвонила с черного хода, мне открыла Луня и сразу же сообщила, что отец еще не вернулся. «Где-то барин в своем клубе пропадает», – добавила она с усмешкой.
Михаил Семенович еще больше заинтересовался моей судьбой после нашего совместного кутежа. Раз в неделю театр был закрыт, это был день отдыха для артистов. В один из таких дней он мне предложил поехать с ним за город. Опять пришлось прибегнуть к покровительству Вити. В этот раз он со смехом сказал: «А что, если тебя кто-нибудь увидит на улице? Ведь по виду тебя многие знают. Расскажут отцу, что ты разъезжаешь со знаменитым артистом». На это я ничего не могла возражать: что будет, то будет.
Уехали мы рано, чтобы позавтракать в Ланжероне и побыть на пляже. Погода была замечательная. Осенний, но яркий солнечный день блистал над темно-синим морем. Всюду продавались на улицах цветы, Одесса гудела своими гортанными звуками. Тут были еврейские, греческие, малороссийские, турецкие наречия. И все же весь этот хаос разнообразных наций сливался в одно русское звено. Недаром там пелась песенка-частушка: «Мама турок, папа грек, а я русский человек».
Михаил Семенович потребовал, чтобы я ему рассказала о всей моей короткой жизни. То, что я и сделала, отмечая многие подробности; ему это понравилось. Он также поделился со мной своей жизнью. Я узнала, что он давно женат, но с женой уже несколько лет не живет. Она не дает ему развода, что осложняет его жизнь. У нее очень мещанский характер, она настроила мальчика против отца, и им не приходится видеться, что очень огорчает Михаила Семеновича. «Вы понимаете, – говорил он, – жить вместе невозможно, она совершенно не признает театра, не понимает нас, ненавидит искусство, ну хорошо, разошлись, но зачем же мальчика настраивать против отца? Мы могли бы с ним все же видеться, знать друг друга, а с ней это невозможно». И это жизнь, подумала я. Всюду непонимание, всюду вражда.
Он начал мне много говорить о театре. «Наша жизнь вольная, много свободы, но надо всегда думать о том, чтобы оградить себя от вульгарности и пошлости. Наши отношения должны быть ясными, честными, тогда все легче и проще в нашей крепко спаянной среде». Много он мне объяснил, как надо себя держать в театральном кругу. Но, побывав несколько раз с ними, я поняла, что это совершенно особенный, заманчивый мир, не похожий на тот, в котором я жила. Но чтобы понять его, надо войти в эту среду, а я себя почувствовала каким-то осколком чего-то еще не определившегося.
На обратном пути я попросила отвезти меня к Вите. У него я пробыла недолго и решила скорее вернуться домой. Мне было весело и хорошо на душе. Вдруг захотелось доставить радость еще кому-нибудь. Вспомнила о братишке и сестренке и бросилась в большой игрушечный магазин. Выбор был колоссальный. Разнообразные игрушки всех цветов лежали всюду, трудно было остановиться на чем-нибудь. Пушистые медведи, белые, желтые, черные автомобили манили меня, но я вспомнила, что у брата их целая коллекция, а кукол у сестры столько, что их некуда девать. Наконец, я остановилась на заводном трамвае с кондуктором и прелестной кукольной гостиной с бархатными креслами и круглым столиком.