Имеется, впрочем, и «армянская», и «княжеская», и немало других версий происхождения Сталина. По самой причудливой из них, Coco мог оказаться незаконным сыном знаменитого путешественника Николая Пржевальского, который якобы побывал однажды в Гори, там познакомился с Екатериной Джугашвили, подрабатывавшей в гостиничных прислугах, и даже посылал ей деньги после отъезда. Хронология у апокрифа вроде как убедительная, и портретное сходство двух мужчин бросается в глаза. Правда, ни один сколько-нибудь авторитетный источник эту легенду не подтверждает, вдобавок некоторые прямо указывают, что закоренелый холостяк и странник Пржевальский вовсе не интересовался женским полом, а исключительно молодыми ординарцами…
Любопытно, однако, что Сталин, уже сделавшись всесильным вождем, как будто нисколько не старался пресечь даже самые нелепые слухи о своем кровном родстве. Можно предположить, что в душе ему даже больше импонировало считаться тайным потомком местного князя или смоленского дворянина с польской (на самом деле — ополяченной украинской) фамилией, чем сыном безвестного сапожника. Именно безвестного — вплоть до того, что в своей канонической автобиографии Сталин почти ничего не сообщил о человеке, давшем ему первую фамилию. Сегодня мы знаем приблизительную дату и месту рождения Бесо Джугашвили, имеем кое-какие представления о его отце и старшем брате, но вынуждены лишь догадываться, как жил он сам, когда и отчего скончался (даже даты смерти сообщаются разные). По одним данным, он умер в больнице, по другим — был зарезан во время пьяной драки в духане. Вдобавок у одних биографов можно почерпнуть сведения, будто Бесо не умел читать и писать даже на родном языке, пил горькую и нещадно избивал сына-младенца — единственного выжившего из троих (или четверых: тут тоже расхождения). Другие же утверждают, что Джугашвили-старший был вполне благопристойным, хоть и неудачливым представителем, как выражаются сейчас, малого бизнеса; что кроме грузинского он знал русский и еще тьму языков Кавказа, любил декламировать наизусть поэму «Витязь в тигровой шкуре». Но если вдруг простой сапожник и так умничает — не иначе, впрямь еврей?
Скорее всего, здесь мы имеем дело с сознательным выстраиванием все того же богочеловеческого мифа, только в другой аранжировке, которая предписывает сверхприродной сущности отрешиться от порочащих связей со всем земным. Виссарион Джугашвили, таким образом, превратился в еще одну бесплотную «пьесу для механического пианино» с вариациями на тему святого Иосифа, бывшего лишь номинальным родителем. Хотя в реальности это имя досталось не сапожнику, а как раз его всемогущему сыну, и оказалось более чем судьбоносным. Ведь Иосиф из Книги Бытия, поначалу отвергнутый единокровными братьями и превращенный в жалкого раба, благодаря своим необычайным достоинствам выбился в главные распорядители всех богатств великого Египта! Но Сталину его собственное имя, похоже, не нравилось. То ли даже такой выдающий «омен» он счел для себя слишком мелким, то ли прозвище того Иосифа — Прекрасный — подсознательно раздражало невзрачного рябого семинариста; а может, причиной была незавидная роль другого Иосифа, евангельского плотника.
Все же Сталин помнил товарищей своего детства и вполне дружелюбно относился к некоторым из них, следовательно, общие воспоминания вряд ли могли быть чересчур тягостными. Да и было это детство скорее захудалого мещанина, чем совсем уж обездоленного пролетария: во всяком случае, работать с малолетства Coco не пришлось — учился, играл со сверстниками, мечтал сочинить великие стихи… Несомненно, он был в определенном смысле дэдас швилико: в традиционном грузинском миропонимании скорее «маминым ребенком», нежели маменькиным сынком. Это Кеке из последних сил тянула его наверх — к образованию, вопреки противодействию (судя по всему, далеко не зверскому) со стороны отца, желавшего передать отпрыску свою профессию [Сталин, 1946].[2]
Созревшему Сталину, однако, пришлось ради мифа об особой миссии отбросить и эту память. Не знать своего и своих, быть Другим, неведомо кем (кстати, в одном из родственных русскому языков смешное, по здешним понятиям, выражение «быть кем-то» и означает дословно: стать знаменитостью, выбиться наверх).
Известно, что его сын Василий как-то раз принялся объяснять младшей сестренке тайны их общего происхождения следующим образом: «Раньше наш папа был грузин»… Окончательный выбор партийной клички решай сразу две задачи большевика Джугашвили. Во-первых, он избавлялся — пусть не во внешности, но хотя бы на бумаге — от слишком очевидного этнического колорита, тем самым делая первый шаг к полной смене своего естества. Во-вторых, псевдоним должен был подчеркивать особые качества его носителя: мужество, твердость и даже, так сказать, пролетарскую индустриальную жилку. Сталин, Каменев, Молотов — все это типичные «говорящие имена».
2
Любопытна, однако, характерная деталь в изысканиях доморощенных психоаналитиков, приписывающих отцовскому влиянию особое пристрастие Сталина к сапогам, которые он, как известно, предпочитал любой другой обувке: лишь считанные портреты запечатлели вождя в ботинках, да и то при парадной форме генералиссимуса. С этой версией возможно согласиться постольку, поскольку в грузинском, как и в русском (в отличие от ряда других языков) слова, обозначающие мастера по шитью и ремонту обуви и саму обувь с высокими голенищами, являются однокоренными.