Из маргинальной партии большевики превращаются в заметную силу: на выборах во ВЦИК пару месяцев спустя — около 15 % мест! Впрочем, у Сталина, Каменева и других соратников хватает здравого смысла не лезть на рожон, претендуя на полноту власти. С одной стороны, бывшим ссыльным уже живется вполне себе неплохо. С другой, все в стране разваливается, и требовать власти сейчас — значит думать и об ответственности. Впрочем, вскоре июльские события, когда низовые большевистские структуры подталкивали массы к выходу на улицы, а партийные верхи не знали, как на это реагировать, покажут слабость любых «умеренных» подходов в дни революций.
Участие не важно для победы
Показательно, что в массовом сознании бывших советских людей Сталин воскресает сегодня именно таким, каким он, несомненно, всегда желал видеть себя сам — всесильным Верховным главнокомандующим образца середины века. Что и как он делал в далеком 1917 году, почти никого уже не интересует, кроме нескольких особенно дотошных историков.
О Ленине и подавно говорить не приходится. Читая тексты, написанные его рукой, и партийные документы того периода, не говоря уже о мемуарах противников, трудно не то что понять преимущества большевиков над другими политическими силами, но даже определить четкую линию его поведения. Умел ли вождь предвидеть ближайшие или более отдаленные события, был ли он умелым организатором или ярким теоретиком? Показал ли себя сильным тактиком или стратегом; формировал ли он последовательную программу и воплощал ли ее в жизнь? Самый же главный вопрос: бывают, как известно, ситуации, в которых участие важней победы; но как стала возможна победа без участия?
Итак, революции Ленин явно не ждал, перспектив ее не видел и уже перестал надеяться на перемены. Экономическое положение в стране и ситуация на фронтах были далеки от катастрофы: немцы вели тяжелейшие бои на Западном фронте, им было не до России. Наконец-то наладилось производство военного снаряжения и оружия. И продовольствия пока хватало, хотя в политическом лексиконе уже появилось понятие «продразверстка». В прямой связи с этим закономерно распространились конспирологические домыслы: мол, некто Парвус (люди специфически образованные, как-то: филологи, медики, юристы и прочие ботаники могут еще припомнить, что это погоняло переводится с латыни как «малый», то есть лингвистически оно родственно и мелкобуржуазности, и меньшевизму, и само собой, «малому народу»), на самом деле Гельфанд, патрон Троцкого и предполагаемый соавтор идеи перманентной революции, организовал «пожертвование» от германского Генштаба, которое и позволило Ленину победить. Как выражаются в наши дни — отпиарив кого следует и проплатив всех, кого надо.
Вдумаемся: речь идет о сумме в 30 миллионов марок. Конечно, самые малые средства можно так распределить по важнейшим направлениям и ключевым точкам, чтобы КПД оказался максимально высок; нередко такое действительно приносило успех. Но все равно: по пять немецких денежек с полтиной на душу населения Российской империи — не маловато будет?
Павел Милюков описал один эпизод противоположного, «патриотического» свойства: летом 1917-го, во время выступления Корнилова в столицу отправили денег для организации действий офицеров против Временного правительства. И ничего. Деньги разворовали, никто никуда не выступил… Если же вспомнить все средства и ресурсы, полученные белым движением из-за границы, вопрос отпадет сам собой — выходит минимум раз в сто больше, чем ленинские «тридцать сребреников» по официальным данным Временного правительства. И люди на той стороне были, как сейчас принято думать, получше — умнее, честнее, благороднее. А пролетели со свистом.
Или вообразим на минуту, окунувшись в мир пропагандистских сказок: сегодня какая-нибудь мировая закулиса даст Каспарову с Немцовым 30 миллионов долларов (да пусть хоть и вдесятеро больше) и предложит — с учетом уже имеющегося опыта — повторить девяносто первый год. Чтобы, значит, снова поставить Россию на колени и превратить ее в колонию Запада, а русский народ в рабов. Ничего, конечно, не получится, но совсем не потому, что народ этот в данный момент так уж прочно стоит на ногах и блаженствует с утра до вечера, вкушая дары суверенной демократии. Просто подавляющее его большинство никаких революций уже не жаждет, а доводы активных противников режима массы вовсе не воспринимают. Деньги же закулисные растащат в момент, и следов не останется, как было с огромными средствами, бездарно потраченными за пятнадцать лет на избирательные кампании либералов. Как тот же Парвус в свое время умыкнул у Горького.
«Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл., 1, 7). В 1917 году русские свергли царя — дюжину лет спустя воздвигся новый «престол», на который сел другой абсолютный властитель. В 1991-м доломали прежнее государство — через тот же заклятый срок новая вертикаль с выборами «из одного арбуза». Да ведь и в Древнем Риме институт императорской власти, начиная с Юлия Цезаря, еще много лет продолжал именовать себя rem publicam. Вулкан созревает долго, но взрывается всегда внезапно, и тогда лава все сметает сама.
Так же неожиданно для Ленина разразилась десятилетиями назревавшая революция. Послания, которые он принялся отправлять в Петроград, на местных деятелей особого впечатления не производили — их, скорее, воспринимали как свидетельство непонимания ситуации. Между тем советская пропаганда была обязана представить как можно убедительнее его решающее участие в подготовке к захвату власти. В результате почти каждому советскому человеку, хотел он того или нет, вбили в голову определенную схему. Дважды ее подвергали корректировке: в 1930-е, когда «революцию сделали Ленин и Сталин», и в 60-е, когда последний был временно отстранен от «животворных истоков». Мы же постараемся зафиксировать вещи объективные.
Факт первый, имеющий принципиальное значение — проезд гражданина России из Швейцарии кратчайшим путем через Германию, то есть территорию противника в войне. Официальная идеология скрыть этот факт никак не могла, но всячески старалась умалить его значение. В «допущенной» литературе и в кино он никак не отражен. Ведь потом была еще и Великая Отечественная, и на фоне этой памяти самая невинная добровольная сделка с рейхом, неважно, третьим или вторым, сразу приобретала вкус предательства. Это насчет сделок «вынужденных», будь то Брестский мир или пакт Молотова-Риббентропа, появились оправдательные теории, но в 1917-м у Ленина выбор явно был. Потому пломбированный вагон стал самым слабым местом в этой пропаганде, и клеймо не стирается более 90 лет. Однако с тактической точки зрения это один из первых по-настоящему сильных, нестандартных ходов политика Ульянова. Через месяц после отречения царя Ленин оказался в политическом центре России и смог включиться в процесс, когда еще не все ниши были заняты. А если бы добирался окольными путями, как пришлось тогда же Троцкому, и явился бы в Россию не перед ним, но вдогонку, как вышло в 1905 году?
Факт второй: «Апрельские тезисы». Вернувшийся издалека эмигрант, что называется, с порога осудил однопартийцев за сотрудничество с «капиталистами» и потребовал немедленно брать власть. Это хорошо известно всем, кто учился в советское время. Тоже ключевой и неожиданный даже для ближайших соратников ход. Во всяком случае, «Правда» напечатала через несколько дней, что «общая схема т. Ленина представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую» [Троцкий, 1997: 307]. Видный деятель Февраля Николай Суханов, бывший масон и эсер, а затем меньшевик, чью роль советская история вовсе игнорировала по этим причинам, заострил вопрос: дескать, как и чем ухитрился Ленин одолеть своих большевиков? Ответ его был вполне советский, но и антисоветский в то же время: «Гениальный Ленин был историческим авторитетом — это одна сторона дела. Другая — та, что кроме Ленина, в партии не бывало никого и ничего, несколько крупных генералов — без Ленина — ничто» [Троцкий, 1997:315].
Понятно, что Суханов, один из реальных организаторов революции, оценил политических оппонентов не без доли легкомыслия. Автор семитомных «Записок о революции» ухитрился и Сталина не заметить в ее первых рядах; а в последующую эпоху подобные промашки обходились очень дорого. Расстреляли его, однако, только в «спокойном» 1940 году, после почти десятилетней ссылки в Омск.