Юлька всегда поражалась, как пугливы эти огромные и сильные животные, как они шарахаются от выскочившего на манеж котенка, от воды, которую плеснет уборщица на манеж, даже от куртки, повешенной в непривычном месте. Вот и сейчас, уловив шестым чувством сигнал непонятной тревоги, их любимые и, казалось, безобидные прокатские лошадки, пустились по манежу полевым галопом, все убыстряя темп и совершенно не заботясь об испуганных всадниках, вцепившихся в поводья.
– О-па, о-па! – тихо повторял тренер, стоя в центре манежа, в сердцевине всей этой круговерти, и протягивая животным сахар на ладони. Он знал: любой громкий возглас, любой крик раззадорят животных еще больше, и они, как степной табун, помчатся все быстрее, стряхивая с себя неопытных любителей, словно спелые груши.
Когда, устав от внеплановой скачки, лошади наконец успокоились, а слетевшие всадники вновь забрались в седла, тренер сурово спросил:
– Эй ты, красавец на Красотке, опять нам представление устроил? Можешь больше в группу не приходить, на сей раз я не шучу. Понял?
– И не приду, подумаешь, – неожиданно спокойно сказал Лешка. Он внимательно посмотрел на Юльку, слез с Красотки и медленно повел кобылу в конюшню.
Юлька вжала голову в плечи, но почему-то промолчала. Блин, это ведь она жеребца упустила, а Лешка попал под раздачу… Пусть так, но выше ее сил было представить, что никогда не вдохнет особенный запах конюшен, круживший голову посильнее аромата французских духов, не испытает опьянение скоростью, не почувствует миг полного единения с Неистовым.
Юлька, затянув уздечку и сжав изо всех сил бока коня, помчалась по манежу, увлекая за собой смену всадников. А белобрысый очкарик Лешка с того дня исчез из группы и из Юлькиной памяти, вытесненный другими потрясающими событиями, которыми прекрасна юность.
Десять лет пронеслись галопом, как десять разномастных скакунов. Верховая езда постепенно стала в Москве, как и во всем мире, элитарным видом спорта. Теперь Юлька могла себе позволить любимую забаву только с получки. Да еще и на экипировку пришлось здорово потратиться: времена ковбоек, тренировочных костюмов и резиновых сапог канули в Лету. Всадники стали рассекать манеж или поля ближнего Подмосковья в фирменных бриджах, сапогах и шлемах, приобретенных в специальных салонах за немалые денежки. У многих появились заграничные седла и уздечки, а кое-у-кого – и собственные лошади, даже целые конюшни. Так что Джон, скромный заокеанский владелец нескольких лошадок, не показался Юльке при встрече какой-то заморской диковинкой.
С Джоном Юльку познакомила Анюта. Она вечно тусовалась с иностранцами, чтобы практиковать разговорный английский, хотя, на взгляд Юльки, и так уже тарахтела на языке островитян не хуже Познера.
– Слушай, Юль, хочешь, познакомлю тебя с одним американцем? – завопила она как-то по телефону. – Такой же, как ты, чокнутый. Может говорить только о лошадях.
Джон оказался рыжим, усатым и конопатым симпатягой лет тридцати пяти. По нему, поджарому и загорелому, слишком прямо держащему спину, сразу было видно своего брата, всадника. Лошади оказались его хобби, точнее страстью, а работал Джон в университете. Собственно, он приехал не один: привез в Институт Пушкина большую группу студентов-славистов. Сам он пока говорил на русском слабо, так что Юлькин средненький английский пришелся весьма кстати.
Вначале Юлька и американец гуляли по раскаленной, как сковородка, Москве со студентами Джона, слоняясь без особого энтузиазма по театрам и музеям, но вскоре их юные подопечные взбунтовались, отказались ходить в смену, как лошади на манеже, и тут же разбились на парочки. Волей-неволей Юлька с Джоном тоже стали парочкой и развлекались на всю катушку. Слушали Юлькиного любимого Моцарта на концертах в подмосковных дворцах, катались на трамвайчике по Москве-реке, бродили по паркам и тихим улочкам в центре и в конце концов оба поняли, что им нужно для полного счастья.
Счастье било копытом у ограды левады, потряхивая гривой и выклянчивая сахар. У счастья были длинные тонкие ноги, в белых «носочках», белая звездочка во лбу и хитрый взгляд из-под длинной челки. Юлька, вспомнив уловки детства, провела Джона к конюшням Центрального Ипподрома, куда вообще-то чужакам вход заказан. И вот теперь заморский гость не мог отвести жадного взгляда от призовых рысаков, а Юлька гордилась произведенным эффектом.