Да это же…
Боже мой… Это ж… Я!
А что за афиши на рекламной тумбе?
«К 65-летию Великой Октябрьской Социалистической революции. „ЛЕНИН И ОКТЯБРЬ“. Пьеса в двух частях».
А на крыше банка, где только что светилась реклама «SAMSUNG», краснеет лозунг «Да здравствует Великий Октябрь!» Да и самого банка уже нет. Обычный жилой дом.
И прохожие с кумачовыми бантиками в петличках. И воздушными шариками в руках. Строй курсантов в парадной форме.
И никаких иномарок возле театра! Два 412-х «Москвича», «Победа», покрашенная зеленой шаровой краской и «Жигули-копейка»!
И пахнувший откуда-то слева ядреный аромат безфильтровых сигарет «Прима», и появившийся во рту горьковатый вкус теплого ларечного пива!
Парень, то есть я, тем временем прошагал пружинящей походкой, не подразумевающей никакого радикулита, вдоль фасада и скрылся в театре. Я хотел броситься за ним, за собой, но боль пронзила поясницу, и я замер на лавке.
Булгаковщина какая-то… Что происходит?!
Меня встретил поясной портрет Владимира Ильича Ленина и кумачовая растяжка, украшавшая предбанник: «Великому Октябрю — великую пьесу!» Все правильно. Лозунг «Пятилетку за три года» смотрелся бы здесь не так уместно. Не завод ведь, а театр.
В фойе пара работяг развешивала вдоль стен портреты членов Политбюро и генсеков социалистических стран, словно те были ведущими актерами труппы. Леонид Ильич Брежнев, чье здоровье, по слухам, не радовало, на портрете выглядел как всегда свежо и героически. Я не художник, но заметил, что пятая медаль Героя на его необъятной груди была подрисована к четырем предыдущим.
— Ты пойми, Серый… Все это чисто субъективно. У меня приятель есть, так ему нравятся беззубые. Серьезно. Хоть ты Мэрилин Монро, но если зубы на месте — сразу в архив.
— Зубы вырвать можно или выбить, а мозги не вставишь. Она ж полная дура!
— Ну тебе-то не все ли равно! Тебе ж не жениться на ней!.. Андропова давай.
— Простите, где здесь отдел кадров? — побеспокоил я рабочих.
— Вниз по лестнице и направо… Это не Андропов, это Горбачев. Андропов в очках!
— Да какая разница?
— Вот помрет Брежнев, поймешь. Слыхал, говорят, при смерти…
— Да я это каждый год слышу. Годков пять еще протянет.
Женщины и политика. О чем еще говорят мужчины?
Я сбежал по лестнице, попутно разглядывая обстановку.
Театр! Не школьная сцена и не армейский клуб! Тени великих актеров, гул зала, свет софитов, аплодисменты, кашель зрителей, пыль портьер… Магия. «Ах, этот вечер — лукавый маг…»
Нужную дверь я нашел сразу, без подсказок, потому что она была здесь единственной. Постучал, толкнул, вошел.
— Здравствуйте… Мне Екатерину Михайловну.
В кабинете было три стола, два из которых пустовали.
— Слушаю.
Голос у дамы твердый как камень, из которого высечен Аполлон. Да и вид как у нашей школьной директрисы: двоечников и хулиганов — на плаху! И как у нашего армейского старшины. Разве что старшина не носил парик.
— Моя фамилия Светлов. Максим. Вам звонили… Насчет работы.
Магическое слово «звонили» мгновенно превращает злого старшину в добрую фею из «Золушки».
— Да-да… Проходи, присаживайся.
Я поставил сумку на сильно потертый линолеум и уселся на сильно скрипучий стул. Кадровичка передвинула на край стола недопитый чай и блюдечко с маковыми сушками. Ничто человеческое не чуждо и людям искусства.
— А почему к нам, если не секрет? С работой в стране вроде напряженки нет.
— Ну просто… Это бабушка посоветовала. Я летом в театральный поступал… Не поступил… Конкурс… На будущий год снова попробую. А пока здесь кем-нибудь поработаю, атмосферой пропитаюсь, с актерами познакомлюсь… Вникну в курс, так сказать…
— Атмосферой… Знакомо… Ты не первый. Как с этим делом? — Екатерина Михайловна звонко щелкнула по напудренному подбородку, сразу перейдя к сути.
Странно, когда перед армией я устраивался на работу в жилконтору, первым мне задали тоже именно этот вопрос.
— В разумных пределах… За столом.
— Тут все в разумных.
Судя по обреченности, с которой была произнесена последняя фраза, проблема пьянства в творческом коллективе стояла настолько остро, что на нее давно махнули рукой.