Ряд исследователей полагает, что в России всегда плохо прививалось понимание верховенства права и что правительству стоило больших усилий приучать народ к уважению законов, права собственности. По их оценке, царское правительство с гражданскими правами подданных считалось мало, а с политическими — вообще нисколько не считалось, но царский режим «неукоснительно соблюдал права собственности сначала на землю, а затем и на капитал»; «попирая права человека, царизм все же уважал право собственности». Еще Александр II признал его «полную неприкосновенность», а «к началу XX столетия царское правительство было уже решительно привержено принципу частной собственности»; в подкрепление цитируются соответствующие правительственные декларации{730}.[191] В конечном счете «царское, а затем и Временное правительства не решались посягнуть на “священную” частную собственность, даже если это была собственность врага»{731}. Отобрание в годы Первой мировой войны «немецких предприятий» в порядке секвестра иногда истолковывают как всего лишь некое «взаимодействие», «переплетение и сращивание» укоренившегося в России иностранного капитала «с отечественными капиталами» в силу их «бурного инфляционного роста»{732}.
Однако отмечается также, что в последние годы своего существования царизм «производил захват частных имуществ, экспроприацию предприятий и хозяйств, принадлежавших германским и еврейским подданным». Да и все в целом «здание капиталистической собственности, — по оценке П. Гэтрелла, — испытывало неустойчивость»; «задолго до большевистской революции русские предприниматели столкнулись с покушениями на их экономические позиции… со стороны царского государства и образованного общества»{733}.
Таким образом, наблюдается стремление показать дореволюционную власть как крепнущий оплот священного права собственности, но эта тенденция противоречиво сочетается с признанием непоследовательности правительственного курса в отношении как самого права собственности, так и собственников, разделяемых по сословным, вероисповедным и национальным признакам{734}.[192] Это устойчивое разногласие в литературе делает необходимой постановку вопроса о разрушении отношений собственности[193]как особом направлении государственной политики на закате царизма.
Существование разрядов неполноценных собственников (надельные крестьяне, евреи, поляки, заводчики-посессионеры) принадлежало к числу основополагающих начал в пореформенных порядках. Самодержавие оберегало устойчивость сословных перегородок, защищая их от попыток, предпринимаемых либерально настроенными общественными и государственными деятелями, привести права к единому знаменателю. Одновременно набирало силу стремление власти изменить и эти порядки, делая собственность все более открытой для перекройки по усмотрению правительства.
Основные законы 23 апреля 1906 г. в вопросе о собственности воспроизводили формулировку «Декларации прав человека и гражданина», принятой французским Учредительным собранием в 1789 г. «Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, — гласила ст. 17 Декларации, — никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения». В Основных законах 1906 г. (гл. 2. ст. 35) от этой формулы были допущены характерные, но, казалось бы, непринципиальные отступления: о лишении собственности говорилось как о «принудительном отчуждении» «недвижимых имуществ» во имя «государственной или общественной пользы», а о возмещении — как о «справедливом и приличном вознаграждении» (не «предварительном»).
Проблема экспроприации частной собственности занимала бюрократическую мысль весь XIX век{735}. Известно о поданном в Негласный комитет в июле 1801 г. проекте манифеста, предназначенного для объявления при коронации Александра I. В нем А. Р. Воронцов предлагал признать юридическое равенство отдельного гражданина и государства при рассмотрении имущественных споров, так чтобы «казна рассматривалась как обычная спорящая сторона», без каких-либо преимуществ перед «простым собственником», решая такого рода тяжбы в суде{736}. Однако манифест, хотя и одобренный императором, издан не был. Наоборот, 24 октября 1813 г. появился указ «О правилах конфискации имений и управления оными», устанавливавший, что отбираемое имущество либо переходит в казенную собственность, либо может быть сдано в аренду или в «частное управление». На практике подобная репрессия допускалась как по политическим основаниям, так и в случае неисполнения частными лицами своих обязанностей по условиям договора с казной о выполнении тех или иных работ или поставок{737}.[194]
191
Вместе с тем Пайпс пишет, что в вопросе о правах крестьян на приобретение и распоряжение землей власти по идеологически-политическим причинам, из соображений безопасности «заняли двусмысленную позицию» (или, по выражению Р. Уортмана, власть вела себя «непоследовательно»), а в результате «огромное большинство жителей России ни тогда, ни позднее не имело прав собственности на важнейший производственный ресурс своей страны — пахотную землю». Уортман также подметил, что именно крестьянские волнения 1905–1906 гг. научили царя, его сановников и поместное дворянство ценить блага частного владения. А в целом право собственности оставалось «чуждым элементом русского исторического развития».
192
В литературе встречаются и утверждения, что «с крестьян были сняты ограничения на право распоряжения надельными землями», отменен «запрет на продажу наделов другим сословиям»
193
Термин не нов: о «легкомысленной готовности государства задним числом разрушать собственность» пишет Ст. Уильяме
194
Изданным еще в 1740 г. указом (ПСЗ № 8176) «О фабрикантах, кои будут содержать фабрики свои непорядком» предусматривались как раз такие случаи