Комитет министров санкционировал выкуп обесценившихся акций, как и предлагал Витте, за 8% их номинальной стоимости, но также разрешил — в случае несогласия акционеров удовлетвориться таким размером компенсаций — все же объявить общество несостоятельным. Акционеры действительно заупрямились, и общество подверглось ликвидации (конкурсное управление состояло в основном из представителей Государственного банка и по одному — от прочих кредиторов и от правления общества), а сам завод перешел в конце 1903 г. в собственность Государственного банка и затем был передан Обуховскому заводу{759}.
Здесь, как и в примере с Балтийским заводом, правительство проявило готовность в какой-то мере учесть «интересы частных лиц», а когда акционеры не согласились на 8%, привело в действие свое «формальное право» кредитора. И на этот раз, в отличие от опыта с Обуховским заводом, удалось проделать экспроприацию без судебной тяжбы и с минимальными издержками.
Таким образом, правительства трех последних императоров испытали разные способы экспроприации промышленных предприятий. Сановники вдумчиво и осторожно пользовались «европейскими» нормами, стараясь по возможности воздерживаться от идеологически, казалось бы, обоснованного откровенно репрессивного подхода к правам недобросовестных или неспособных партнеров. Опытным путем удалось выработать настолько совершенную процедуру отъема, что явного вторжения в собственнические права не требовалось: чуть ли не само собой выходило, что собственник так или иначе утрачивал свое право (продавал свои паи или акции, оказывался банкротом), и его завод переходил к казне. Не получилось, правда, с Обуховским заводом: пришлось дорого заплатить собственникам.
По сравнению с этим ограничения, касавшиеся надельных крестьян, выглядят более существенным нарушением прав собственности: в их имущественном праве, сословном по социальному качеству, изначально отсутствовало по меньшей мере одно из трех основополагающих, с точки зрения классической теории, начал собственности (владение, пользование, распоряжение): свобода распоряжения своим имуществом. «Личный собственник, по смыслу закона, властен распоряжаться своей землей… он может прикупить себе земли, может заложить ее… может, наконец, продать ее», — разъяснял права крестьянского сословия Столыпин. Но тут же напоминал, что установлены и «известные ограничения» и «стеснения»; «и мы, гг…. ограничения эти сохраняем: надельная земля не может быть отчуждена лицу иного сословия; надельная земля не может быть заложена иначе, как в Крестьянский банк; она не может быть продана за наличные деньги; она не может быть завещана иначе, как по обычаю»{760}. Не только продать по своему усмотрению, но и вообще как-либо расстаться со своим имуществом (наделом) крестьянину мешали, по закону, юридические рогатки, далекие от коренных принципов «римского» права (вплоть до запрета реализовать свое намерение, свою волю отказаться владеть имуществом).
Но и в отношении собственников промышленных заведений тот же принцип свободы распоряжения имуществом подвергался ограничению — по национальному и вероисповедному принципам. В 1870–1880-х годах правительство постепенно распространяло на все акционерные компании запрещение допускать участие евреев (как и иностранцев) в управлении предприятием. Кроме того, лицам иудейского вероисповедания не разрешалось участвовать в капиталах предприятия, если у него свыше 200 десятин (или если оно арендует эту землю на срок более 12 лет). Всё новые ограничения по составу акционеров и администрации распространялись постепенно на другие категории акционерных компаний, что привело к громким скандалам после оформления совокупности стеснений в виде специальных секретных правил, утвержденных Николаем II 18 апреля 1914 г. Совет министров 24 мая 1916 г. фактически отклонил более либеральный в этом вопросе проект «Нормального устава», подготовленный в Министерстве торговли и промышленности для упрощения процедуры регистрации новых компаний{761}. Центральный пункт секретных правил 1914 г., казавшийся промышленникам и банкирам неприемлемым (право акционерного общества владеть не более чем 200 десятинами земли, иначе евреев из администрации — вон), неуклонно соблюдался. В этом отношении на «еврейском» направлении еще до войны были предвосхищены те достижения правовой мысли, что были вскоре обращены против «неприятельских» собственников. В довоенное время правительство опасениями за безопасность военных предприятий объясняло ограничения, направленные против участия немцев в капитале и администрации заводов, поставлявших порох и взрывчатые вещества, однако было вынуждено идти на уступки, делая исключения, либо пыталось влиять на собственников, выставляя фильтрацию личного состава условием предоставления казенных заказов. При этом было вполне осознано, что всякие такие меры вредят приливу в отрасль иностранных капиталов («затрудняют реализацию складочного капитала») — при недостатке русских. Но с созданием под Самарой новых казенных заводов у военных властей прибавилось уверенности, и в 1910 г. явилось убеждение в том, что затруднение с приливом капиталов «едва ли может иметь существенное для интересов государства значение», так как теперь, пополняя боевые запасы, военное ведомство «в состоянии будет удовлетворять свою потребность во взрывчатых веществах собственными средствами, не прибегая к услугам частной промышленности»{762}.