При этом сохранялась опасность полной утраты трубочного производства: за многие годы асфальтовые полы сборочной мастерской пропитались пороховой пылью, что грозило пожаром («куски асфальта, взятые с пола, в сухое и теплое время загораются искристым пламенем»). Все ходатайства начальника мастерской о замене асфальта метлахской плиткой «остались без уважения». Вообще состояние мастерской нуждалось в исправлении. По заключению Грейфенфельса, помещения сборочной были «плохо приспособлены к исполнению в них ответственных и весьма деликатных работ, относящихся к сборке и снаряжению дистанционных трубок». Теснота, ветхость, отсутствие вентиляции, вообще запущенность и неустроенность ее помещений были таковы, что «почти невозможно» было «поддерживать в них опрятность, чистоту, определенную температуру и влажность». Из-за отсутствия раздевален рабочие (полная смена — 800 человек) «прямо с улицы входят в помещения… в периоды морозов и ненастья вносят с собой холод, сырость на своей верхней одежде, которую они вешают тут же, в сборочных отделениях, и грязь на своей обуви, которую им негде обтереть». Здесь же размещались умывальники. Между тем в этой мастерской «производятся наиболее деликатные работы по сборке и снаряжению трубок». Всегда существовала опасность того, что запрессованные порохом детали во время работы и хранения в таком помещении отсыреют и будут испорчены{325}.
Нужно было пересмотреть свыше 5 млн. штук. В 1912 г. началась переделка 2 млн. изъятых трубок. Выпуская до 6000 новых трубок в день, завод вынужден был одновременно заниматься переделкой — по 5000 в день{326}.[76] Тогда считалось, что приготовление гильз, корпусов снарядов и пороха вполне обеспечено, но с трубками «вопрос находился в более остром положении». «Теоретически» Петербургский и новый Трубочный завод в Самаре могли давать в год около 3 млн. трубок. Но совещание, проведенное в декабре 1912 г., «считало возможным рассчитывать на половину этого количества»{327}. Н.П. Басов, отвечавший за эту часть деятельности ГАУ, позднее выразился более решительно: на Самарском заводе до самого начала войны валовое изготовление трубок «не было еще вполне налажено», хотя туда были направлены устанавливать производство опытные специалисты с Петербургского завода, где их тоже не хватало.
Предельная мощность Петербургского трубочного завода, на который «опиралось главным образом» снабжение армии{328}, до войны достигала 1,5 млн. трубок в год. Однако в момент объявления войны завод «изготовлял 22-сек. трубки при сокращенном штате рабочих, и притом часть станков была свободной, а часть приспособлена для изготовления 45-сек. трубок». Поэтому «для доведения 22-сек. трубок до наибольшей производительности (4000 трубок в день) пришлось потратить два месяца», — вспоминал начальник завода Е.М. Волосатов. В предвидении расширения завода Смысловский предложил Волосатову строить бараки; в мастерскую было превращено помещение офицерского собрания. 20 ноября 1914 г. последовало предписание ГАУ подготовить наращивание годового выпуска до 2 млн. трубок.
Тем временем нехватка снарядов на фронте ощущалась все острее. На совещании 18 февраля 1915 г. у великого князя Сергея Михайловича по вопросу об увеличении выпуска трубок Волосатое указал на задержки при расширении заводов, вызываемые обязательным для них представлением на утверждение ГАУ планов, проектов, и 20 февраля «верховный артиллерист» «сделал распоряжение по телеграфу об отмене этих формальностей».
На это свое распоряжение великий князь Сергей Михайлович ссылался в показаниях по делу Сухомлинова. Как угодливо подчеркивала в своем заключении Верховная следственная комиссия, «благодаря предписанным телеграммою великого князя мерам» завод, «по удостоверению Его Императорского Высочества… значительно расширил свою производительность»{329}. В Москве, Риге, на Юге эмиссары великого князя собирали сведения, «где в настоящее время можно найти нужные станки»{330}. В результате его директивы реквизиция оборудования на частных заводах приняла характер «бессистемной охоты за станками». «Происходит нечто неописуемое. Идет реквизиционная борьба чиновников с заводами, — восклицал на заседании Московского ВПК 22 июня 1915 г. Ю.И. Поплавский. — Артиллерийское ведомство вместо того, чтобы самому заботиться раньше о себе, отнимает у других, с уже налаженных заводов снимает станки». При этом Поплавский в принципе был не против реквизиции, но смотря против кого она обращена: «Пусть бы обратились в Ригу… в Риге 448 заводов…»{331} (Совет запоздал: там уже орудовали ГАУ и Морское министерство.) Последствия циркуляра оказались настолько вредоносными, что 14 июля Военное министерство было вынуждено другим циркуляром распорядиться об «упорядочении этого дела», с тем чтобы начальники управлений, усмотрев «необходимость где-либо произвести реквизицию станков», прежде сообщали в комиссию по реквизиции станков при ГАУ. Практической пользы от грозного распоряжения великого князя, по отзывам Маниковского и Залюбовского, не произошло «даже временно»{332}.