— Я узнала, что вы задумали, — девушка стояла напротив меня. Закутанная в меха, она казалась мягкой, словно детская игрушка. Обманчивое впечатление.
— И это в очередной раз показывает, что в России не умеют хранить тайны.
— Вам стоит меня выслушать.
— Почему? — я решил высказать все в лоб. — Почему я должен вам доверять?
— У меня есть брат Михаил, — невпопад ответила Стерва. — Ему сейчас пятнадцать, и его, как и меня, после смерти отца усыновили и взяли на воспитание. Мне повезло, я смогла найти покровителя, который ввел меня в свет даже без возвращения титула. Брату сложнее. Ему достается, он болеет, и доктор Гейнрих поделился со мной своим новым лекарством. Вашим новым лекарством, которое он делает из принесенных вами грибов. Я знаю, мы с Анной Алексеевной помогали ему, и не надо кривиться. Думаете, в больнице уездного города достаточно образованных людей, которым можно доверить такие ответственные задачи?
— Итак, вы рассказали мне, что знаете мою тайну?
— Не так! Вы спросили, почему могли бы мне доверять, и я рассказала вам про свою семью. То, что раньше не рассказывала ни одному чужому человеку. А еще я хочу сказать вам спасибо. Лекарство действительно помогло, и лихорадка Михаила начала отступать.
— Пусть ест в ближайшие месяцы только легкую пищу и по возможности не контактирует с больными. Его организм будет ослаблен, — я невольно вспомнил, как били по другим внутренним органам первые антибиотики, но… Если будут работать хотя бы так, то сколько жизней можно спасти! Доктор Гейнрих молодец, и… Стерва тоже. Что поверила, что не испугалась нового, чтобы спасти брата, что признала долг.
Злость на девушку временно отошла в сторону.
— Добрый день, Юлия Вильгельмовна, — я по-нормальному поздоровался со Стервой. — О чем вы хотели мне рассказать? Я слушаю.
— Добрый день, Григорий Дмитриевич, — девушка изобразила книксен, насколько это было возможно в шубе. — Я к вам с вопросом и новостями. С чего начать?
— Давайте с вопроса.
— Тогда… Почему никто не предупредил Николая в 1853 году, что все будет совсем не так, как он рассчитывает? Вы же понимаете, что были такие люди, были…
Кажется, я начал понимать, к чему меня ведут. Николай — самодержец уже почти тридцать лет, это накладывает отпечаток. И люди вокруг него: все уже чего-то добились, всем есть что терять. И поэтому каждый будет до последнего сглаживать углы, играя в Кутузова времен 1805 года. А как тогда на этом фоне выгляжу я? Отвечу — как слон в посудной лавке.
И чем мне это грозит?
Глава 19
Мы со Стервой внимательно смотрели друг на друга, словно размышляя, а не поговорить ли по душам.
— Николаю никто не возразил, потому что боялись немилости? — наконец, спросил я.
— Такова система, когда во главе стоит абсолютный монарх. Вначале он еще может кого-то слушать, но проходят годы, и от этой привычки не остается и следа.
— Но всегда будут те, с кем он начинал. Для кого он не великий монарх, а просто первый среди равных. Или больше того, воспитанник, которому не грех и совет дать, а то и подзатыльник животворящий.
— На Паскевича намекаете? — Стерва нашла в моих словах скрытый подтекст. — Да, он был командиром Николая в Париже, учил его военному искусству. И как неглупый человек, более того, наместник Польши, он прекрасно видел истинную суть наших якобы союзников и мог бы остановить Николая. Меншиков бы тоже мог. Но первый ограничился лишь намеками, а второй так и вовсе чуть ли не своими руками поджег фитиль войны.
— Ваши слова звучат разумно, но давайте не будем игнорировать такую важную вещь как время, — возразил я.
— Что вы имеете в виду, Григорий Дмитриевич? — глаза Стервы недобро прищурились.
— Следите за пальцами, — я тоже начал распаляться. — Июнь 1853-го — переговоры в Стамбуле закончены, Меншиков убедился, что наши противники не пойдут на попятную. Помните этот фарс, что якобы он забыл карты и попросил ее у австрийцев? Ну, очевидно же, что это было сделано не просто так.
— Он хотел… Они с царем хотели, чтобы те четко знали границы наших притязаний. И это знание в том числе удерживало их армию на месте в первые месяцы.
— Возможно, но это все догадки. А факты — это даты, вернемся к ним. Июль 1853-го — наши переходят Прут, идут к Дунаю и без боя занимают Румынию и Валахию. Убедить врага дать тебе начать войну, когда ты готов, а он нет — что это, как не искусство?
— То есть царь взял свое и был готов остановиться?