В литературе по истории нового русского искусства внимательно прослежен процесс становления портретной живописи, формирования «портретной личности», происходящий на протяжении XVIII века[63]. В судьбе портрета мы можем обнаружить достаточно определенные свидетельства тех перемен, которые обозначились во всей русской культуре на переломе к Новому времени. Искусство обретало самостоятельность. Формировавшаяся светская живопись порывала с иконой. Портрет одолевал парсуну, сохранявшую в себе добрую долю иконного образа. Но парсуна не уступала, время от времени заявляла о своих правах, возвращая портрет к схеме иконного лика и подчиняя изображение плоскости холста, уподобленного доске. С первого взгляда борьба с европейско-ренессансной системой может быть истолкована как свидетельство верности традиции. Однако по сути дела восточнохристианская традиция искажалась, так как икопоподобное изображение оказывалось несовместимым с новой задачей — репрезентацией светского лица и его обыденного земного окружения.
Традиция должна была выступить в другом обличье. Не в форме стиля, а в виде идеи, концепции человеческой личности и способа ее претворения. Разумеется, эти категории трудно развести в разные стороны — они взаимосвязаны. Тем не менее каждая обладает своей приоритетной сферой. Здесь и возникают те самые вопросы, принципиально важные для понимания особенностей русской портретной живописи: как претворилось представление о человеческой личности в портретном искусстве в тот момент, когда эта личность стала самоценным объектом художественного познания? Были ли в нем черты, сохранявшиеся на протяжении последующего времени? А если были, то связано ли рудиментарное мышление с извечным и неисправимым отставанием русской мысли от западноевропейской или оно продиктовано сложившимися в процессе развития особенностями национального миросозерцания?
Казалось бы, ответам на эти вопросы могла помочь русская религиозно-философская мысль первой половины XX века, с завидным энтузиазмом толковавшая проблемы национального менталитета. Однако, по признанию одного из ее лучших знатоков С.С. Хоружего, лишь немногие из философов и богословов не только Серебряного века, но и предыдущих двух столетий занимались разработкой проблемы личности, отыскивая ее истоки в восточнохристианской традиции[64]. Да и вообще — христианство хотя и явилось самой личностной религией, проблеме человеческой личности не уделило должного внимания. В религиозной философии первой половины нашего столетия прежде всего выдвигалась идея свободы (разумеется, связанная с проблемой личности), обосновывались принципы творчества, разрабатывались законы единства бытия, категории добра и зла, но христианская антропология, как таковая, оставалась в стороне, поскольку грозила заслонить Человеком Бога.
Современный исследователь нашел опору (разумеется, кроме отцов церкви и средневековых богословов) в сочинениях двух русских философов — Льва Карсавина и Владимира Лосского[65]. С.С. Хоружий как бы провидел сквозь их формулировки, истолкованные им как достаточно стройное учение, многие положения средневекового богословия, определившие особые черты русской духовности. Философская и богословская мысль XX века высветила эту традицию и установила важные опорные пункты для понимания существа проблемы.
Принципиальным моментом учения о человеческой личности оказывается характер соотношения личности с конкретной индивидуальностью:
...в каком же смысле должны мы проводить различие между личностью, или ипостасью человеческой, и человеком, как индивидуумом, или отдельной природой? — вопрошает В.Н. Лосский. — Каково значение личности по отношению к человеческому индивидууму? Не есть ли она высшее качество индивидуума, качество его совершенства, как существа, сотворенного по образу Божию, и не является ли это качество в то же время и началом его индивидуальности?[66]
Лев Карсавин ставит проблему еще более жестко: «В применении к твари мы говорим о ее личности или ипостаси в смысле переносном, и говорим только ради простоты изложения: точнее будет говорить о тварном причастии к Божественной ипостаси или Личности» (выделено автором. — Д.С.)[67].
63
См., например, содержательные и весьма перспективные по заложенным в них идеям статьи Г.Вдовина: «От личнбго к личному. (К проблеме эволюции психологической проблематики русской портретописи XVIII — начала XIX века)». — Вопросы искусствознания. 4/93; Портретное изображение и общество в России XVIII века. — Вопросы искусствознания. 2 — 3/94.
64
Хоружий С.С. Диптих безмолвия. М.,1991. В толковании проблем личности и индивидуальности автор во многом полагается на концепцию, выдвинутую в этой работе.
65
См.: Карсавин Л.П. О личности. — Лев Карсавин. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. М., 1992; Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство. — Карсавин Л.П. Малые сочинения. СПб.,1994; Лосский В.Н. Богословское понятие человеческой личности. — Богословские труды. № 14. М., 1975.
67
Карсавин Л. П. Церковь, личность, государство. — Карсавин Л.П. Малые сочинения. С. 419.