Главные импульсы дает старая живопись — в основном XVII-XVIII столетий. Если пользоваться расширительным толкованием традиционного термина, многие произведения мирискусников объединяются категорией галантного жанра. А в его пределах нетрудно обнаружить и привычные для него сюжеты и мотивы, которыми пользовалась старая живопись. Мотив прогулки, поцелуя, письма, фейерверка, такие персонажи, как Пьеро и Дама, Арлекин и Дама, разного рода «затруднительные ситуации», влюбленные пары — все они возникли задолго до «Мира искусства» и явились для художников его круга предметом воспоминания, изучения, переосмысления.
Сюжет ранней сомовской картины «Письмо» (1896) имеет множество аналогий в голландском жанре XVII века. Здесь наличествуют разные положения, возникающие во время получения письма, его передачи, чтения и т.д. У Терборха юноша (видимо, посланец) передает записку даме или получает ее для передачи кому-то. В «Любовном письме» того же Терборха женщина отказывается принять послание. Еще в одном «Письме» Терборха чтение происходит в присутствии другой дамы и служанки. «Любовное письмо» Вермера застает его героиню за игрой на лютне. В картине Метсю «Молодая женщина, читающая письмо» — близкая ситуация: появившееся послание застало даму за вязанием или вышиванием. У Сомова же юный влюбленный с письмом в руке выглядывает из-за боскета, устремляя взор на предмет своего поклонения, готовый улучить момент для передачи любовного послания. Сомов переносит действие голландских жанров из буржуазных интерьеров XVII столетия во французский парк XVII-XVIII и всей сцене придает подчеркнуто аристократический галантный характер.
Другой мотив — поцелуй, встречающийся у Сомова и Бенуа, — располагается на пересечении старой французской галантной иконографии и иконографии модерна, где этот мотив был широко распространен. Мирискусники не прибегают, однако, к такой его трактовке, которая характерна для Климта или Родена, — не стремятся передать страсть или порыв. Для Бенуа и Сомова поцелуй — лишь эпизод любовной игры, он связан с интригой, включен в какое-то действие. Если он и остается главным мотивом — как в сомовской заставке к «Золотому руну» 1906 года (№ 2), — то все же утопает в кринолинах, переплетениях рук и готов затеряться в орнаментальном рисунке форм. В большинстве же случаев он включен в сложносочиненную мизансцену. При этом заметна ориентация на французские образцы: «Осмеянный поцелуй» Сомова (1908) является своеобразной перефразировкой «Поцелуя украдкой» Фрагонара или его же «Выигранного поцелуя»; поцелуй на глазах у ревнивца в «Китайском павильоне» Бенуа заставляет вспомнить «Возвращенный поцелуй» Бертена.
Разумеется, такие перефразировки далеки от простого подражания и повторения. Дело не только в новых стилевых приемах, характерных для мирискусников. Речь идет именно о сюжетах и их построении. Сюжетное действие усложняется. По-другому соотносятся фигуры с пространством. Наследие XIX века, до конца раскрывшего возможности живописного повествования, содержащего не только изложение фабулы, но и сложные сопоставления, намеки, возбуждающие ассоциации, достаются «Миру искусства», еще не изжившему принципы литературности, в наследство. Это наследство переходит скорее от Менцеля, чем от передвижников, но так или иначе опыт XIX века присутствует в творчестве художников нашего круга.
Сомов в своем «Письме» — в отличие от голландских предшественников, ограничивающих сюжет односложным действием, пусть подчас не до конца раскрывавшим смысл события, — более решительно ведет рассказ. Для этого ему нужен пространственный разворот. Сюжет как таковой завоевывает большие права. Письмо — этот первообраз любовной интриги — само по себе отступает на второй план перед лицом препятствий, которые надо преодолеть героям. Между тем у голландцев само письмо всегда было в центре внимания, и прямо от него исходили импульсы сюжетостроения.
В равной мере и поцелуй — особенно в «Китайском павильоне» — становится одним из звеньев в целой цепочке сопоставлений. На первый план выступает ревнивец. Его гримаса, выражающая наигранное смятение, свидетельствует о ничем не оправданных притязаниях на роль счастливца. Другая пара любовников, открытые двери стеклянного павильона, причалившие лодки, доставившие участников сцены на своеобразный остров любви, — все это делает рассказ подробным, наполняет его говорящими деталями. То же самое можно сказать и об «Осмеянном поцелуе», где много персонажей, дополняющих главное событие. Это не двухфигурная композиция Фрагонара, где все сосредоточено на поспешном действии, на мгновенном полупритворном испуге. Не многофигурная сцена наподобие сюжетов Ватто, в которых участники почти равнозначны друг другу. У Сомова герои-любовники остаются на «главной позиции». Другие лишь дополняют картину — виновник злой шутки, выглядывающий из-за колонны беседки, играющие в волан фигуры дальнего плана. Но они многое разъясняют: и само «событие», происходящее «в кулуарах» старого парка; и атмосферу «галантного времени», дающего человеку наслаждение мимолетностями, не задумываясь о сущности бытия.