Гости делились на старых знакомых и новых, с работы. Старые шли «так», в чем и с чем придется. Новые были в костюмах и хрустели дорогими букетами. Новобрачному подарили дартс и газовый пистолет, невесте принесли какие-то «пробники». Я тогда не знал этого слова, оказалось, духи в масенькой скляночке, невеста нюхала и ахала. Потом пили водку под звонки мобильных. Когда очередной знакомец жениха пил за родителей, у него зазвенело под мышкой, и тост закруглился в трубку словами: «Але-але? Ты че это, Сереженька? Может, подъехать и звизды дать?» Рядом ела икру рыжеволосая дева аж с двумя трубками: в одну она время от времени говорила по-английски, в другую устало материлась.
Постепенно мобильники стихали, а водка действовала. Между старыми и новыми людьми завязывались разговоры. Мужик, обещавший Сереженьке звизды, рассказал анекдот про «новых русских». Анекдот понравился: «новых русских» не любил никто. Потом кто-то стал вспоминать, как он ездил в Армению, и там его поили настоящим шустовским коньяком. Рассказ понравился: коньяк любили все. Лед тронулся. Даже рыжая с трубками включилась - и оказалась вполне ничего.
Под конец вечера я не удержался и спросил у Сереженькиного собеседника, чем он, собственно, занимается. То есть чем они все занимаются.
- Воруем, - охотно объяснил товарищ. - Ну, бюджетные всякие дела.
В этом не было рисовки, вызова или, упаси Бог, надрыва. Простой ответ на простой вопрос.
Я кивнул и больше ни о чем не спрашивал.
II.
Происхождение российского бизнеса напоминает историю мидян: оно темно и непонятно, и это лучшее, что о нем можно сказать. Но все же копнем на полштыка, аккуратненько, чтоб червяки не полезли.
Бизнес (то есть деятельность, имеющая целью получение прибыли) имел место всегда и везде, даже в Советском Союзе. В самые глухие года гражданам нужно было покушать, выпить, обуться-обшиться и все такое, и всегда находились другие граждане, готовые посодействовать в этом за небольшое вознаграждение.
Нижним уровнем бизнеса, его дном, можно было считать торговлю продуктами питания начиная с южной плодоовощи, находившейся в руках кавказцев, и кончая самогоноварением, запрещенным, но повсеместным. Выше слоился сектор полулегальной услуги: портные-надомники, парикмахеры по знакомству, репетиторы, книжные спекулянты, доставалы театральных билетов и прочее в том же роде. Где-то рядом обитала фарца, то есть нелегальный внешторг, «джинсы и пластинки». Были цеховики - подпольные производители. Существовали также всякие маргинальные занятия, имеющие отношение к деланию денег, черный рынок услуг и товаров - нумизматика, сутенерство, колдовство, аборты, каратэ, иконопись, много чего еще. Люди, жившие такими занятиями, - иногда обаятельные, чаще неприятные, но всегда знающие, почем фунт лиха и умеющие работать без разрешения, «плюя на паучьи права» - были плоть от плоти советской системы и исчезли вместе с ней. Сейчас уже не осталось того человеческого типа, он вымер, как мамонт.
Настоящие дела начались в Москве и Петербурге где-то в середине перестройки. Кооператоры делали майки с Лениным и пирожки с опарышем, печатали Фрейда и Толкиена, а также обслуживали граждан в мочеполовой сфере: расцвели по всей Руси платные сортиры и видеосалоны с «Эммануэлью» и «Греческой смоковницей». На эти работы шел опять же совершенно определенный тип, проживший недолго: «человек, поверивший в перестройку», прохиндей по мелочи, лох в главном. Травя клиентов порнухой и пирожками с падалью, он, дурилка картонная, питал ведь надежды на будущее, в котором ему грезились книгоиздательские империи, свободные университеты и небоскребы, как в Америке. Такие люди охотно давали интервью перестроечным газетам, трясли миллионами «заработанного» и просили «дать им работать еще».
Под прикрытием этой прослойки шла иная жизнь, где торговали краденой «гуманитарной помощью», вывозили в загранку ценности, а также пытали и убивали за прайс. Этим занимались всякие «общественные организации» - те самые «спортсмены и ветераны», которые в дальнейшем сыграли немалую роль в обустройстве рынка криминальных услуг. Следующий слой составляли те, кому коммерсы были вынуждены платить за инфраструктурные и организационные услуги: официальные хозяева площадей, сдаваемых под нелегальные склады, руководители производств, принимающих цветмет, и прочая вполне официальная публика, ставшая частью новой экономики. Эти интервью не давали, а имели больше, чем карнавальные кооперативщики. Отдельной строкой шел рэкет, но тогда это была именно отдельная строка, а не определяющий фактор.
Настоящие же деньги образовывались от незаметных постороннему глазу операций - скажем, по обналу, то бишь превращению советских «безналичных рублей» в товары (например, в компьютеры) или сразу в нал. Эта деятельность подтачивала систему почище всякой «гласности». По стране стоял хруст: невидимые короеды грызли сухое дерево советской системы, превращая ее в труху.
Бурлило и клокотало до начала 90-х, когда «совок», подточенный короедами, рухнул. Наивных кооператоров задушили налогами и рэкетом, мелкое жулье повымерло или влилось во всенародное челночно-мелкооптовое движение. Тут-то стало ясно, что все предыдущее было не воротами в светлое рыночное будущее, а разминкой перед тараканьими бегами. Таракашки побежали, таща на себе баулы с китайскими тряпками и польской косметикой и проклиная все на свете. Выгодополучателями же оказались другие люди, те, кто умел обращаться с активами. Именно это умение на сей раз оказалось критически важным, так что сливки кооператоров, директора институтов и, скажем, бывшие минфиновские работники оказались равно востребованными в этом качестве и дружно потрусили в одной упряжке. Приватизация влила в те же ряды старые советские кадры - «директоров», ставших легальными владельцами собственности, но, как правило, уже имевших опыт использования таковой в разных целях: наблатыкались за перестройку.
Нарисовался новый типаж: человек с ворохом бумажек в кармане. Бумажки довольно часто рисовались от руки или печатались на лазерном принтере. Главным стало умение оформить все как надо и договориться с кем надо, и надо было еще знать, как оформить и с кем на самом деле договариваться. При этом никто (включая госчиновников) не знал точно, что можно присваивать, а что нельзя, но всем хотелось успеть чего-нибудь урвать. В результате сверхсекретные военные объекты сдавались под складские площади, вертолеты продавались на вес по цене лома и так далее. Сейчас тертые люди вспоминают те былинные времена с кривой усмешкой: сколько ж тогда было возможностей, упустили, прощелкали, эх-ох. Зато как погудели.
Но веселье-то шло не просто так. Во-первых, чиновники всех уровней, включая самый верх, имели со всех процессов свою долю, а то и непосредственно участвовали в качестве хозяйничающих субъектов. Во-вторых, идеологически: был взят курс на уничтожение «совка», и раздербанивание его материальной составляющей приветствовалось - как разрушение вражеской территории. Ценилось именно производимое бизнесом разрушение, в нем-то и была идеальная составляющая процесса.
И, конечно, разноцветная вакханалия была лишь внешним слоем, веселой пеной над подводными финансовыми потоками. Система попила и раздербана родилась вместе с самой российской бюджетно-финансовой системой, в одном флаконе. Разные люди сели на разные ее места, начиная с низового уровня, где разворовывались тощие рубли социалки, и кончая самым верхом, где с золотой вилочки вкушали кредиты Международного валютного фонда и Всемирного банка. Хозяева дорогих московских кабаков внимательно читали газеты: сразу после очередного транша выручка обычно возрастала в разы. Еще больше имели заграничные кабаки: пильщики предпочитали профукивать добытое в России бабло за бугром. Кстати, профукивание бабла за бугром считалось признаком лояльности к существующему политическому порядку, так что «где надо» смотрели на это с одобрительным прищуром. Оно и сейчас осталось: отсюда и бесконечный куршевель, уже обрыдший, но почему-то нужный.