Ворота пересылки закрылись. Этап прошел. Мы снова сели за работу. Никому и в голову не пришло обменяться друг с другом своими мыслями, навеянными приходом людей из другого мира. Все мы были старые лагерники, умудренные опытом как можно меньше делать глупостей. У каждого своя голова на плечах, и за всех кричит в бараке радио: «Население Балтики восторженно встретило приход советских дивизий. На многотысячных митингах в Таллине, Ковно, Риге приняты приветственные резолюции вождю народов товарищу Сталину…» Хватит с нас! Не любо, говорят, не слушай, а врать не мешай.
В этапном бараке некуда стряхнуть вошь. На полу под столом - всюду расположились «буржуи», обмениваясь первыми впечатлениями от знакомства с практическими успехами нового для них строя.
Знакомая картина! Бывал в этаких передрягах! Осторожно переступая через людей, добрался до цели. Владелец шляпы на корточках, прислонившись к столбу, дожевывал остатки хлебного пайка, разостлав на коленях носовой платок, чтобы крошки не сыпались на пол. Во время оно так поступали ради чистоты, а тут с иным расчетом - не растерять бы крох. Этапный паек хлеба в этом 1940 году урезали до 400 граммов, а с голоду он всякому кажется еще меньше. Вот люди и дрожат над каждой крошкой.
«Шляпа», заметив, что я неспроста остановился, поднял на меня глаза:
- Вы говорите по-русски?
- А что вам угодно? - с легким акцентом спросил он.
- Откуда вас привезли?
- Из Латвии. Ригу знаете? Из Риги.
«Шляпа» замолк, углубившись в охоту за крошками. Делал он это «технически». Сжав между пальцами первые крохи, он прижимал их к новым, и те прилипали к ним. Хлеб был мягкий, и вскоре «шляпа» подобрал все остатки. Операция «приема этапной пищи», как официально называют завтраки и ужины, закончилась. Обедов в лагере не заведено, в обед надо работать!
- Долго ехали? - начал я прерванный разговор.
- Шесть недель. А почему вас это интересует? Кто вы?
Пришлось удовлетворить справедливое любопытство, смешанное с опасением: «А не агент ли?»
- О, я старый лагерник! Через три месяца исполнится десять лет.
Лед недоверия таял.
- Десять лет?! И выдержали?
- Как видите. Мне удалось.
- А другим?
- Кому как. В конторе при крепком организме можно привыкнуть.
- А на общих работах?
- Там несколько труднее, - слукавил я.
- Вы как думаете, неужели нас продержат по десять лет?
Я оглянулся. Все окружающие с какой-то робкой надеждой смотрели на меня, будто мой ответ может укрепить веру в жизнь или заглушить ее. И снова я сознательно слукавил.
- С какой стати?! Вас взяли только в порядке предосторожности. Укрепят в Латвии новое правительство, организуют все на советский лад, а тогда распустят и вас. Как долго ждать? Ну, два, может, три года? - кто знает? Вас же не застигли с оружием в руках?
- Что вы?! Мыслимо ли?! С оружием?! Нас в постелях застали, оттуда и забрали…
- Ну, тогда определенно недолго ждать свободы…
Я вновь оглянулся. Как наивны, если не сказать глупы, все порядочные люди! Поверили! По печальным лицам пробегали отблески внутреннего оживления. Вот так же точно когда-то верил и я, что мой срок только на бумаге. Еще семь лет назад надежда сопротивлялась трезвому разуму. Отчасти, может быть, именно поэтому я еще и жив. Пусть же и они утешаются ею!
- По вашему внешнему виду у нас заключили, что вы капиталисты, буржуи, как говорят здесь.
- Ах, какой вздор! Среди нас не наберется и десяти собственников. Одна интеллигенция: врачи, адвокаты, архитекторы, инженеры. Богатые до прихода вашей армии убежали в Германию либо уплыли в Швецию.
- Выходит, что рабочих и крестьян НКВД не трогало?
- Это вам так кажется по составу нашего этапа. Рабочих и крестьян отправили с другими эшелонами. Сказали, что едут на поселение вдоль какой-то новой железной дороги на Севере, но точно никто не знает.
- Ну, это отсюда недалеко. Всего в ста двадцати километрах. Там действительно строится новая дорога, и открываются поселки высланных с Запада. А за что же трудовой-то народ в вагоны заперли?
- За то же, за что и нас. Одни в «Крестьянском объединении» состояли, другие хотели восстановить социал-демократическую партию, закрытую Ульманисом. Думали…
- Когда много думают, мало толку выходит, - прервал я. - Тут перед вами проходил этап западных украинцев-галичан, в котором находился один помещик со своим батраком. Спрашиваю батрака: ну как, мол, доволен ты советской властью? «Ничего, - говорит, - власть подходящая. У богатых землю отняла и бедных ею наделила. На собрания нас зовет, голосовать просит. Одного не понимаю: почему пану дали три года, а мне восемь? Хоть бы поровну, не так бы обидно». - «За что же восемь лет?» - спрашиваю. «Да собрание, - отвечает, - у нас было. Приехал на танке красный оратор и давай расхваливать советскую жизнь. Всего-то, мол, вдоволь, всюду техника, всюду машины, тракторы, работать легко и радостно, и у вас, мол, так будет. А я возьми да и скажи: нам, говорю, передавали, что у вас ничего нет, и нечем даже паразитов бить. Мы их, отвечает, трактором давим! Ну, народ и поднял оратора на смех. Тот опомнился и насчет гребешков стал объяснять, что их-де в достатке и что он не понял. А вечером меня и взяли»… Вот видите, какие бывают случаи. Помещик молчал - три года, батрак спросил невпопад - восемь лет… У вас есть еще время присмотреться и приспособиться к новым условиям. Учитесь не попадать впросак. Лагерь - хорошая школа. Умудрит каждого. Старайтесь, пока вас не разослали по отдельным командировкам, защищать друг друга, не то через неделю лишитесь собственной одежды.
- Неужели администрация отбирает?
- Нет! Администрация действует в рамках закона. Она грабежами не занимается. А вот уголовники, те не пропустят случая. Тут их рядом с вами целый барак.
- Что же делать?
- Проявить стойкость. Пустить силу против силы.
- Мы же не хулиганы, чтобы драться!
- Иных средств нет.
- А если пожаловаться администрации?
- Бесполезно. Пока будут разбираться да отыскивать воров, все вещи уже очутятся за лагерем. Попробуйте, наконец, обменять вещи на продукты. По крайней мере, хоть что-нибудь да получите за них.
Возвращаясь, за углом соседнего барака в темноте ночи я заметил шушукающихся уголовников. «Бражка» не спала и вела «организационную подготовку», распределяя «роли». Я уж по личному опыту Покчи и соловецких этапов знал, как это произойдет. Зайдут в полночь в барак пятеро с ножами в руках и тихо скажут: «Не бойтесь. Лежите. Не тронем. Мы только осмотрим», - и в полной тишине общего страха начнут шарить, отбирая все, что им понравится. А у дверей двое, с ножами, как стражи НКВД, зорко следят за малейшим движением. Пусть-ка кто посмеет пикнуть! Через час уголовники скроются, а их подручные, мелкие воры, нагруженные ограбленным, перелезут через забор и к утру вернутся из Усть-Усы с деньгами, водкой и «жратвой». Комендатура получит свою часть.
Жалобы? Одна комедия! Только в обед начнут бесплодные обыски. Все следы уже заметены. Где нужно - подмазано, кого приметили, того уже в лагере нет. Техника лагерных грабежей достигла высокого искусства. Каждый это знает и потому молчит. Двадцать процентов уголовников держат под террором восемьдесят процентов морально чистых людей. Три процента уголовников-блатарей держат в слепом повиновении и страхе остальные девяносто семь процентов преступного мира. Ну чем не копия большевистского государственного строя? Не так ли политбюро держит в подчинении партию, а партия с НКВД - в страхе всю страну?
- Уважаемые сослуживцы! - говорю я в бараке. - Бражка-то готовит налет на новеньких.
- Ну и пусть. За нас никто не вступался! - раздались голоса.
- Да и следует их расшерстить! - послышался из угла голос дневального, башкира-колхозника. - Ишь как разодеты! Буржуи! - с ненавистью, будто выплюнув, крикнул старик. - Двадцать лет ели, пили и носили, что понравилось, а мы в лаптях спину гнули!
- Какие тебе «буржуи»? Там почти такая же интеллигенция, как мы здесь.