Очень трудно, но важно - любить и запрет, и свободу.
Мариэтта Чудакова
Русским языком вам говорят!
Часть четвертая
…От Владивостока федеральная трасса в какой-то мере соответствовала своему самоуверенному наименованию: узковата по мировым меркам, но по нашим - неплохая. Ровная, без выбоин, явно подновляемая. Доехали по ней от Благовещенска до городка с гордым названием Свободный (явно со времен Гражданской войны). Пока Андрей Мосин по совету бывалых людей обматывал кузов нашей машины широким бумажным скотчем (дальше прояснится - зачем), пошла осматривать окрестности, говорить с аборигенами. «Малая Забайкальская железная дорога» - люди Свободного ею опять же гордятся. Суббота, но не видно, чтоб резво бегали стоящие один за другим маленькие яркие вагончики с веселыми детскими лицами в окошечках. Объяснили: дорога действует только в школьные каникулы. Знакомо.
Высокий камень посреди сквера - серый рваный гранит со стесанной серединой; надпись: «На этом месте будет сооружен мемориал жертвам политических репрессий 1920-1950-х годов». Два мужика сидят неподалеку без дела. Тоже не в новинку.
- Когда камень заложили?
- То ли в прошлом году, то ли в позапрошлом.
Я- то, честно говоря, думала, что лет 15 назад: последние годы вкуса к подобному памятованию ни в обществе, ни во власти не наблюдается.
- Раз недавно - значит, ставить собираетесь?
- А мы-то при чем?
- А кто - при чем?
- Ну, начальство ставить, наверно, будет.
- А что, дядя, у тебя, видно, из родни никто тогда не погиб?
- Почему?
Похохатывая, рассказал, как его 80-летняя бабушка получила письмо от давно сгинувшего мужа - датировано оно было 1940 годом.
- Пишет - жив, мол… Ну, архивы ГБ вскрыли - ей и переслали.
И стал объяснять мне сегодняшнее устройство России.
- Мы - вот здесь (обводит рукой бензиновые пятна вокруг себя), а государство - там (неопределенный взмах рукой). Мы от него отдельно.
Второй мужик включился в разговор:
- Этот камень - недавно…
- Значит, ставить памятник все-таки собираетесь?
- Вроде собираются…
- Собираются? Кто-то, значит? Они?
Улыбаются понимающе.
- Как там решат… (Оживившись.) А вот еще (указующий взмах рукой) у нас памятник Гайдаю есть!
Это - раз вы вроде как памятниками интересуетесь.
И все отправляли меня к этому монументу своему земляку-режиссеру («„Бриллиантовая рука“ - помните?»), наперебой объясняя дорогу.
…Сразу после указателя «Чита - 1480 км» поразили совершенно голые березы, обступавшие дорогу с двух сторон. А на дороге ситуация вскоре начала меняться радикально и угрожающе.
Деревня Сиваки. Река Ольга. Пол-четвертого ночи или утра - Магдагачи; на рассвете, тронувшись после короткого сна в машине, увидели, как опасен край дороги - осыпи, легко можно загреметь в глубокий кювет. Вместо шоссе окончательно объявилась грунтовка, ныряющая время от времени круто вниз (мне казалось иногда - перпендикулярно; уверена была, что иного спуска, как кувырком, здесь и быть не может, но как-то съезжали). Сама дорога выпуклая, с поперечными рытвинами. Осыпи по сторонам недвусмысленно демонстрировали, что держать путь в дождь здесь смертельно опасно. К счастью, было сухо. Но все равно - неверное движение руля - и ухнешь так, что костей не соберешь. На самой же «дороге» - либо большие валуны с острым краем, режущие покрышку как масло, либо - мелкие остроконечные камешки, прокалывающие камеру.
Сковородино. Мужик, прокаленный солнцем и обдутый ветрами, порадовал, что еще 600 км такой дороги.
Почему- то все хотелось доехать поскорей до Ерофея Павловича знаменитого.
Пока встречался шиномотаж - заклеили две камеры. Затем самосильно поменяли два колеса. Последние двести километров ехали без запаски, по 10-20 километров в час. На тысячу с лишним километров ни одного дорожного рабочего не увидели.
И в течение двух суток, как только взбирались по этой дороге на высокий перевал - в обе стороны простирался бескрайний горелый лес.
Конечно, слышала и видела по телевизору лесные пожары в Приамурье, но реальное зрелище было пострашней. Немереные тысячи гектаров спаленного леса - высокие голые стволы сосен, и только. Да неужели же никак нельзя было побороть огонь?
И лишь в детской библиотеке в Улан-Удэ узнали мы правду об этом нестихийном бедствии.
- У меня знакомая женщина из района - муж уволился из леспромхоза, - рассказывала заведующая. - Он - лесник, лес любит. Говорит - не могу работать с китайцами: губят все живое без разбору - зайцев, лис; даже гумус (плодородный слой почвы, если кто забыл) срезают и увозят. У них на десять лет вырубка запрещена - вот они наш лес и вывозят.
- Так что вывозят-то? Мы только сгоревший лес видели!
Тут все и открылось.
- Нет - все сгорает, а у сосен только кора обгорает. И к стволам тогда подобраться легко - пилят и вывозят.
- А кто же поджигает?
- Сами и поджигают! У нас все про это знают. Договариваются с чиновниками, поджигают лес, потом продают и делятся.
…Вот к кому у меня нет претензий - это к китайцам. Если наши негодяи так относятся к своей земле и природе - почему же не скупать у негодяев их лес, гумус и что угодно?
I.
Вернемся к нашему конкурсу по русскому языку…
…Итак, вырисовывается следующая гипотеза (пока - гипотеза!). Так называемый пассивный языковой запас («не употребляю, но понимаю») удерживается в памяти в основном до конца школы, а затем значение хранящихся в нем слов начинает стремительно выгорать. Потому что школа оказывается сегодня едва ли не единственной общественной средой, где подросток все время (отнюдь не только на уроках литературы) находится в ауре русской литературной речи - то есть по крайней мере все время ее СЛЫШИТ. За исключением исключений, все учителя-предметники - преподаватели физики, химии, биологии - привычно следят за своей речью, стараются говорить «правильно» и к тому же (опять-таки в общем случае) не впускают в свои нередкие инвективы вульгаризмов.
У меня был семейный опыт наблюдения за речью педагогов с огромным стажем - мои свекровь и свекор преподавали в маленьком сибирском городке по 30 с лишним лет. И Евгения Леонидовна Савицкая (очень близко к прототипу изображенная своим сыном А. П. Чудаковым, в романе-идиллии «Ложится мгла на старые ступени»), учительница химии, просто не могла произнести дурного словца. («Да это когда было! - скажут. - При царе Горохе! Теперь учителя другие!» Не скажите. Что-то осталось.) И наша дочь запомнила на всю жизнь и рассказала впоследствии нам, как в шестилетнем возрасте, войдя однажды в штопор, доводила стиравшую в корыте бабушку требованием: «Дай мыльце, дай мыльце!» И та, выведенная в конце концов из терпения, погналась за внучкой, уже улепетывавшей по двору, и сунула ей в физиономию мыльце со словами: «На, на, возьми и засунь его себе в анальное отверстие!» Более грубого синонима свекровь моя в любом состоянии произнести была не способна.
Школьники слышат литературную речь не только на уроках - на переменах, после уроков, на всяких школьных «мероприятиях». Мелькают в этой речи и пресловутые «невежа» и «невежда» (а может, и символическое в России гайдаровское «отнюдь»: очень многие участники конкурса продемонстрировали знание его значения - в отличие от слова «окоем»). А после школы, как можно было заключить по ответам барнаульских студентов - будущих финансистов (см. в предыдущей статье: «невежа» - это «неряха»), этих слов к ним никто уж и не обращает. Полагают, видно, что шпынять их насчет невежливости и невежества ну никакого нет смысла.
Контекст литературной речи в классах и коридорах школы помогает сохранить на какое-то время живое ощущение тонкостей родного языка - примеров этого немало в работах конкурсантов, причем у шестиклассников, пожалуй, больше, чем у старшеклассников.
Ничуть не хочу сказать, что в коридорах современной школы царит языковая гармония. Разрыв поколений русскоговорящих нарастает там, где не учат наизусть Грибоедова и Крылова - и непонятным становится услышанное от кого-то «а вы, друзья, как ни садитесь…» и сотни других летучих строк, еще недавно общеизвестных. Учителя не могут привыкнуть и к стертости стилистических регистров - десятиклассник спокойно в разговоре с учителем употребляет слово «м…к» - и затем искренне удивляется на замечание: он же не хотел сказать ничего плохого!