Рабовладельцы живут на удивление аскетично - не намного лучше рабов. Но комната семьи С. все-таки отдаленно напоминает жилье - здесь ощутимо бытовое усилие, попытка уюта: три кровати, стол, телевизор, чайник, какие-то покрывала… Когда я вхожу, остатки семейства - две дочери, молодая невестка и молодой человек с пламенными очами (Жора, зять С.) замолкают и смотрят на меня со страхом.
Жора, муж Инги, сверкает глазами. Он не живет здесь, подвизается в Москве, - но вчера он приехал из Москвы выручать семью из беды. Они честные, порядочные люди - их оговорили алкоголики, которые не хотели работать, хотели только пить, пропащие люди, погибшие, почему милиция верит им, а не нам? Старшая дочь, Инга, тонкая смуглая красавица, тоже говорит взволнованно, но твердо, с большим чувством, немного путаясь в падежах и ударениях. Семья С. приехала сюда с самыми благородными намерениями. В Молдавии нет работы - если перевести молдавские леи на рубли, средняя зарплата будет 700-800 рублей - можно ли на это жить?
- Мы хотели здесь купить дом! Мы приехали семьей, жить всей семьей, мы работать сюда приехали! - говорит Инга с расстановкой - и на прекрасные глаза ее, с длинными, вверх загнутыми ресницами, наворачиваются слезы. - Извините, что я вам это рассказываю, но папу и маму забрали в трусах, подняли с кровати! Какое право у них есть так делать?
Она рассказывает про то, как мама готовила, целыми днями стояла у плиты, стирала.
- Если я делаю людям доброту, почему я тогда получаюсь плохая? А если они рабы - почему они все были в чистом? Они все в белых футболках. Они знакомились с девушками, ходили по деревне, они ходили здесь спокойно, в магазин, водку покупали, пили. Это - рабы?
(Про белые футболки она скажет еще несколько раз - ей кажется, что это очень важно, что это напрочь опровергает возможное «рабство»).
… Лежат на койках таджикские мальчики. Вежливые, улыбчивые. Большинство уже отметились в Москве - не понравилось: денег, конечно, больше, но - четыре тысячи за койку, в квартире 15-20 человек, еда дорогая. А здесь обещали пять плюс бесплатный корм, за общежитие не платить - чем плохо? Все пять тысяч они собираются отсылать на родину.
«Вот Оля расскажет!» Входит девушка Оля - русская, рыжая, разнорабочая из Узловой, возраста невнятного; она немного навеселе; хриплым и бодрым голосом сообщает, что все нормально, ей нравится, обращение самое хорошее, правда, зарплату задерживают, а так все хорошо. «Хорошая работа, я довольна», - говорит Оля, помешивая в кастрюле на электроплитке (бросается в глаза необычайная, сверкающая чистота посуды, какая-то даже неприличная на фоне общей разрухи), я смотрю на ее руку в голубой, чуть выцветшей татуировке до локтя, уходящей под рукав, и понимаю: у Оли грандиозная биография. Все они - и рабы, и рабовладельцы - в одном кошмаре: у них забрали все деньги, все документы, все! Куда они пойдут, на что будут жить, чем кормить детей? Инга звонит адвокату, он на процессе и не берет трубку, а Жора спрашивает прямым текстом:
- И что, вы можете нас защитить?
Другая Ольга - продавщица из крохотной продуктовой лавки, каким-то чудом инсталлированной в торец общежития, твердо сообщает мне, что Валя (мать семейства) носила большие сумки, готовила на всех и вообще как повар очень старалась.
- И судя по запахам - прилично. Она и масло растительное покупала, и на сале готовила. Вот - на жирах! А в газете написали - три куска хлеба в день, ну что это такое?
Дети носятся; таджики томятся; Инга плачет. А мы с Жорой закуриваем и обмениваемся телефонами - на случай, если мне вдруг понадобится ремонт в Москве, он обещал собрать бригаду. Обращайтесь, если что.
IV.
Приезжает директор Окороков и приглашает посмотреть хозяйство. Отечественный джип, к моему удивлению, легко взлетает на крутые холмы. Поднимаемся на гору, спускаемся, едем по лугу, потом по стерне, и я думаю: странно, что до «Междуречья» не дошло еще модное поветрие «аграрный туризм» - с такими пейзажами да картинными угодьями туры наверняка имели бы успех оглушительный. Нечерноземье небогато роскошными видами - но здесь! Поля, сады и пастбища можно снимать для экспортных календарей и открыток, не прицеливаясь, - не промахнешься. Пышное аграрное великолепие: нива - золотая, яблоки - красные, коровы - бело-черные, германской породы, кукуруза - царица полей - вся в локонах (пойдет на силос, уточняет Окороков, а мне обидно: на силос такую красоту?), стога - идеально круглые, ну а луга, соответственно, - чистый изумруд. Я успеваю только озвучивать законные дамские восторги «ого!» и «ах!», но совсем уже сражает меня картина А. Пластова «Завтрак тракториста» (точности ради, не завтрак, а ужин, и не тракториста, а комбайнеров) - возлежащая возле комбайна группа трудовых людей.
Выходим.
- Вот вам, - говорит, - из Москвы корреспондент. Приехала узнавать про наш рабовладельческий строй.
- Ну епта! - разочарованно говорят труженики поля. - Нашли про что… А вы с какого канала?
К скандалу с рабовладением они относятся так же, как конторские - презрительно. Это какой-то внешний, городской, вздорный шум, не имеющий отношения к действительным их заботам.
Объезжаем яблочный сад - 800 га, вот это масштаб. Точнее, садов много, - есть подрезанные сады, на которых яблоки висят плотными гроздьями, есть старые сады, где яблок поменьше и, наконец, есть просто яблочные джунгли, - густо заросшие, неподрезанные сады, на обработку которых не хватило рабочих рук. Не хватает их и для урожая. Если для сбора черной смородины (ее тоже разводят в «Междуречье») есть специальный комбайн, то для яблок ничего, кроме человеческих рук, пока не придумано.
- Орловский синап! - торжествующе говорит Окороков. - Позднезимний сорт, выведен в Орловской области!
Это его любимый сорт.
Но в междурядье, на прорыхленную почву, уже падают яблоки. Килограммы, центнеры.
- Деньги падают, видите? - с печалью говорит Александр Дмитриевич. - Наши деньги. И некому собирать.
V.
Новое русское рабовладельчество развивается по двум основным линиям. Первая - чуть модернизированная кавказская классика: захват «пленников» из окрестностей, пресловутый «зиндан» или подвал. К примеру, в той же Тульской области, в Арсеньевском районе в прошлом году были осуждены азербайджанцы - отец и сын Ахмедовы: самозахват фермы, насильственное удержание и принуждение к труду («Ахмедовы кормили пленников трупами своих кошек», - восторгались местные газеты). Второй вариант - «общемировой»: создание подпольных производств для нелегалов. Здесь уже не поштучный счет, а промышленная массовка. Из последних сводок: полсотни узбеков на овощебазе в Подмосковье насильственно удерживались азербайджанцами; десять рабов в Бежецке Тверской области, жертвы цыган-риэлтеров, пахали на ферме, принадлежащей цыганскому барону; сорок четыре узбека освобождены из кондитерского цеха в Самарской области, сорок таджиков на мусороперерабатывающем заводе в Ростове… Нелегальные производства создают как мигранты, так и наши соотечественники.
Сюжет семейства С. предлагает третий вариант: «рабство по субподряду». Наемные работники - сами, в общем-то, голь перекатная, но легальные, с документами (миграционная карта, разрешение на работу) нанимают на сезонную работу граждан незаконопослушных - либо бичей, людей городского дна, созревших для трудового усилия ради ночлега и корма, либо тех же, совсем уж бесправных, нелегалов. Фактически такой субподрядчик становится надсмотрщиком, функционирует в качестве капо.
Подпадают ли действия семьи С. под определение «использование рабского труда»? Следственный комитет Ефремовского района уверен - подпадают; сами междуреченцы говорят, что никакого рабства и в помине не было, что кто-то (точнее, уверенно называют известное в районе имя) «заказал» одно из самых процветающих хозяйств района; оставшиеся работники напрочь отрицают принуждение.