- Мы работаем от объема, почти все сейчас так работают, - объясняет Окороков. - То есть один он сделает этот участок и даст норму, не один - неважно. Вот сейчас приедут дагестанцы, они хорошо работали на обрезке, и я точно знаю: они кого-то под себя поднаймут. У них практикуется, это традиция. Соберут бичей, вином их угостят, водкой, как-то договорятся.
Инцидент с С. объясняет просто: качеством наличного человеческого материала. Заявление об использовании рабского труда, полагает он, - популярная форма шантажа.
- Идет такой, шатается, сам вдребадан. Мы ему: куда идешь? А он: в милицию, напишу заявление, что вы меня как раба держите. Дайте денег, или напишу. Вот по пятнадцать раз может ходить в милицию, его посылают, потом вдруг вот - сработало.
Верить, не верить? Не знаю. В этих яблоках у каждого свой гешефт. Окороков - за мигрантов. Местные не идут, несмотря на то, что в совхозе можно не в сезон заработать 10 тысяч. Совхоз - почти в пригороде Ефремова, пять-шесть раз в день ходят рейсовые автобусы. Самая большая проблема сельского хозяйства - кадровая. Самая большая головная боль директора - сбор яблок. На уборку нужно дополнительно 300 сезонных рабочих. И они есть! И это, заметьте, не гастарбайтеры с вокзалов, не бичи, а хорошие труженики, отлично себя зарекомендовавшие, приезжающие сюда по двадцать сезонов подряд! и сейчас ему есть чем заплатить им - до 30 тысяч за месяц можно заработать на сборе яблок, семья из 4 человек может уехать с очень приличными деньгами! Одна беда: эти люди - граждане Украины. Требуется разрешение на работу - и это страшно сложно, сложнее, чем найти непьющих сборщиков на месте. Еще в мае «Междуречье» отправило в миграционную службу запрос на 300 квот, в начале августа должны были дать разрешение, вдруг ответ - решение откладывается до сентября. Как же так - люди уже купили билеты на поезд? А вот и делай что хочешь, кому дело до твоих яблоневых садов?
- Ну ничего, - улыбается Окороков. - Как-нибудь. Разместим…
VI.
В город меня отвозит совхозный шофер Саша, брутальный мужчина под пятьдесят. Дарит букет - вишневую ветку с ягодами. Пробую - сладкая.
- Ты извини, - говорит Саша, - я человек простой. Но я скажу тебе, как прессе: мы только голову подняли. Мы только на ноги встали. Так дайте же, бл. дь, жить сельскому хозяйству!
- Мы? Я?
- Вы все. Москва, журналисты, политики, все! Не душите его, бл. дь! Не мешайте!
Слушаю, соглашаюсь. Думаю: дагестанцы, что ли, приехали? - белая футболка мелькнула за кустом.
Мария Бахарева
Дом и бульдозер
Печатников переулок приговорен к перспективному развитию
Памятники архитектуры делятся на две категории, почти как знаменитая осетрина. Если не вдаваться в бюрократические подробности, существуют памятники, которые снести можно, и те, которые снести нельзя. Список зданий второй категории недлинный, их можно по пальцам перечесть: Кремль, собор Василия Блаженного, дом Пашкова и еще кое-что.
Остальные памятники относятся к первой категории. Их жизнь всегда висит на волоске. Как выразился почетный строитель России Леонид Казинец в своем печально известном интервью журналу «Огонек»: «В центре 70 процентов зданий не представляют никакого интереса. Зачем эти халупы поддерживать?»
Сборище таких халуп - не так давно возникший на карте перспективного развития Москвы Печатников переулок. Долгие десятилетия он был словно законсервирован. Если бы не проезжавшие изредка автомобили, случайно заглянувший сюда путник рисковал заблудиться во времени, заплутать в тихих двориках, где сушится белье, доносится из окон детский смех и стучат костяшки домино. Сюда, в Печатников, спряталась та Москва, по которой мы вздыхаем, когда смотрим старые фильмы. Да где же еще ей быть, если в доброй половине тех самых фильмов хотя бы один эпизод да снимали в Печатниковом.
При этом переулок был удивителен именно своей обычностью, можно даже сказать, типичностью. Не бог весть какая архитектура, среди обитателей громких имен не встречалось. Путеводители о Печатниковом переулке не писали - да что там путеводители, если даже в фундаментальном труде Сергея Романюка «Из истории московских переулков» Печатникову уделено всего несколько строк: «Можно отметить украшенный щедрой рукой фасад небольшого двухэтажного дома (№ 7). Петр Сысоев, разбогатевший крестьянин Московской губернии, приобрел этот домик и в 1896 году решил его украсить, не скупясь на расходы, и в довершение отделки заказал вылепить свои инициалы „ПС“ в окружении кариатид под карнизом дома. Выделяются также четырехэтажное, отделанное керамикой здание (№ 18, 1910 г., архитектор О. О. Шишковский) и рядом с ним - самый высокий дом в переулке (№ 22) с гигантским, в несколько этажей, ордером (1912 г., архитектор П. П. Крюков), в котором жила актриса и режиссер М. О. Кнебель». Об остальных домах - ни слова.
И вот сегодня до этой земли обетованной добрались столичные девелоперы. Странно, что этого не произошло раньше: центр Москвы, в списке памятников архитектуры значится всего один дом (тот самый «украшенный щедрой рукой» дом Петра Сысоева) - его придется оставить, остальное сноси не хочу.
Надежд на то, что Печатников удастся отстоять, не было даже у самых оптимистично настроенных защитников старой московской застройки - понятие «уникальная городская среда» девелоперам известно, только представления об этой среде у них свои. Оставалось лишь достойно проводить старого товарища в последний путь, что неравнодушные москвичи и сделали 26 июня, устроив шумный «День Печатникова» с оркестром, танцами и разливным пивом в трехлитровых банках. Однако оказалось, что есть шанс спасти еще хотя бы одно здание переулка. Счастливый билет вытянул дом № 3 - его история при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж простой.
На последнем этаже этого дома когда-то находилась однокомнатная квартира - № 26. В 1960-е годы ее вывели из жилого фонда, но само помещение сохранилось и по сей день. Квартирка была крошечной: небольшая комната, кухонька и кладовка. В квартире жили три женщины. Все трое были тайными монахинями: Евпраксия, Евфросиния и Ксения. Все трое были духовными дочерьми отца Агафона, будущего священномученика схиархимандрита Игнатия (Лебедева).
В 1923 году Патриарх Тихон писал: «Церковь в настоящее время переживает беспримерное внешнее потрясение. Она лишена материальных средств существования, окружена атмосферой подозрительности и вражды, десятки епископов и сотни священников и мирян без суда, часто даже без объяснения причин, брошены в тюрьму, сосланы в отдаленнейшие области республики, влачимы с места на место; православные епископы, назначенные Нами, или не допускаются в свои епархии, или изгоняются из них при первом появлении туда, или подвергаются арестам; центральное управление Православной Церкви дезорганизовано, так как учреждения, состоящие при Патриархе Всероссийском, не зарегистрированы и даже канцелярия и архив их опечатаны и недоступны; церкви закрываются, обращаются в клубы и кинематографы или отбираются у многочисленных православных приходов для незначительных численно обновленческих групп; духовенство обложено непосильными налогами, терпит всевозможные стеснения в жилищах, и дети его изгоняются со службы и из учебных заведений потому только, что их отцы служат Церкви». В эти-то лютые времена отец Агафон и решил тайно постригать в монашество своих духовных детей. Евпраксия (Трофимова) была первой, за ней последовали другие, а в 1927 году квартира Евпраксии, по благословлению отца Агафона, стала центром тайной монашеской общины. Здесь монахини читали свое ежедневное молитвенное правило, здесь отец Агафон совершал тайные постриги и вел духовные беседы с сестрами. Между собой квартиру называли Знаменским скитом - отец Агафон благословил ее иконой Божией Матери «Знамение».
В справке, которую составил для сайта «Архнадзор» научный сотрудник Центра истории религии и Церкви Института всеобщей истории РАН Алексей Беглов, говорится, что эта подпольная монастырская община была крупнейшей из тех, о которых известно современным историкам Церкви: уже к середине 1930-х годов число тайных постриженников достигло, по примерным оценкам, 170-200 человек. Неудивительно, что при таком размахе деятельности в 1935 году архимандрит Игнатий был арестован и отправлен в лагерь. Удивительно, что с его арестом жизнь общины не прекратилась. Воспоминания об этом периоде истории дома в Печатниковом оставила в своих книгах еще одна духовная дочь отца Игнатия - Валентина Ильинична Пузик, принявшая постриг с именем Варсонофия (позже, уже в конце 1930-х, после пострига в мантию ставшая монахиней Игнатией). По ее словам, отец Игнатий и в заключении продолжал наставлять и духовно окормлять сестер. При каждой возможности он присылал в Печатников весточки из мордовского лагеря. Его воля не давала распасться общине. «Переселение твое я бы только приветствовал, но как же птенцы и комната с дорогими вещами… но душа дороже», - писал он матушке Евпраксии, когда та собралась переехать на другую квартиру. Послушание для монахов паче поста и молитвы, и Евпраксия осталась, продолжая хранить обитель. Только во второй половине 1940-х годов, когда Русская Православная Церковь наконец вышла из подполья, община стала постепенно распадаться. К тому времени схиархимандрита Игнатия уже давно не было на свете, он скончался от пеллагры в 1938 году. В 1960-х обитательницам «скита» выдали новую жилплощадь - на этом и закончилась его история. А в 2000 году схиархимандрит Игнатий был прославлен Русской Православной Церковью в лике священномучеников.