Зарплата шахтера на большинстве шахт, например, на «Красногорской», - 7-8 тысяч рублей. Есть и более благополучные шахты, где можно заработать адским шахтерским трудом тысяч пятнадцать. Недостатка в кадрах шахты не испытывают, молодому здоровому мужику, не окончательно спившемуся и не имеющему специальных профессиональных навыков, больше податься некуда, только в шахтеры.
Есть еще несколько заводов - «Электромашина» (там, помимо всего прочего, делают дизельные двигатели для подводных лодок), шахтного оборудования, оборудования пищевой промышленности (последний относительно процветает, его компактные мельницы пользуются повышенным спросом). Но все же главное место работы для местного населения, особенно мужского - шахты.
Возможно, вы прочитали это и не испытали никаких особых эмоций. Ну, шахты. Ну, работают люди на шахтах. Мало ли кто где работает.
Да, люди работают в шахтах. Орудие их труда - отбойный молоток. Тяжелая штука. Очень. К тому же она чудовищным образом вибрирует, вгрызаясь в породу. Хрен ее удержишь в руках. Грязь, угольная пыль, больные легкие. И так целую смену, шесть часов. Периодически случаются взрывы газа, обрушения. Шахтеры гибнут, и на их места приходят новые шахтеры, потому что больше некуда им приходить, только на эти освободившиеся места. И это - за семь тысяч рублей. Или восемь. Семь и даже восемь тысяч - это очень мало. Особенно если у тебя семья, дети, а у жены-продавщицы (допустим) зарплата - тысячи три. Или две (такие зарплаты тоже не редкость).
Ну а уж если шахтер как-то ухитрился устроиться на хорошую шахту и попасть в хорошую бригаду и получает в месяц целых пятнадцать тысяч, можно сказать, жизнь у этого шахтера удалась, он завидный жених, успешный человек, состоятельный мужчина в самом расцвете лет.
Как любили писать в советской прессе, «вдумайтесь в эти цифры». Пятнадцать тысяч. Восемь тысяч. Семь тысяч. Рублей. За работу под землей с отбойным молотком в угольной пыли.
Так-то.
Водитель, похожий на тренера Овчинникова, при Советской власти тоже работал шахтером. В те времена шахтеры зарабатывали очень большие деньги, но потратить их в Прокопьевске было практически не на что. Хоть на хлеб их намазывай, деньги эти, говорит водитель. За меховыми шубами для своих жен прокопьевские шахтеры из холодной Сибири ехали в теплый Ташкент. Теплый Ташкент снабжался шубами весьма обильно. За мебелью ехали в Алма-Ату. Еще шахтеры советского Прокопьевска любили летать на выходные в Европейскую часть СССР. На шахте можно было купить «путевку выходного дня» рублей за двадцать пять (для шахтера тогдашних времен копейки) и поехать в Москву, Ленинград или Ригу. Отработал смену, переоделся, поехал в аэропорт, четыре часа, и ты в столице. Погулял по городу, съездил на экскурсию, покутил в ресторане, на следующий день опять погулял-съездил-покутил - и в аэропорт, домой, в Прокопьевск, в шахту, в угольную пыль, к отбойному молотку.
Теперь не то. Теперь в Прокопьевске можно купить если не все, что угодно, то довольно многое. Вот проехали мимо небольшого автосалона Chevrolet. Написано «Кредит 0 %». Интересно, что думают при взгляде на этот небольшой автосалон шахтеры шахты «Красногорская», получающие в месяц семь или восемь тысяч рублей.
Наверное, ничего не думают.
Промелькнул центр города - несколько сталинских зданий на проспекте Шахтеров. Потом замелькал бесконечный частный сектор - избушки, щитовые «финские» домики, бараки. Что-то, говорю, бараков много. Это разве много, говорит «Овчинников». Это так, пустяки. Если хотите увидеть много бараков, можем съездить в Березовую Рощу. Или в Ясную Поляну.
Конечно, поехали.
В Березовой Роще не видно берез. Потому что их здесь нет. Но вообще всякого дерева здесь много. В основном, в форме жилых строений. Большинство из них - старые двухэтажные деревянные многоквартирные дома (таких много на Русском Севере) и - да, они самые, бараки.
Это такие одноэтажные длинные сооружения. С несколькими входами. Перекошенные, занесенные снегом. Сделанные непонятно из чего - из каких-то фанерных щитов, деревяшек, листов железа, из какой-то еще хрени. Некоторые окна замурованы картонками. Некоторые заиндевели снизу доверху. В некоторых горит свет. Некоторые просто выбиты.
Часть бараков расселена и подлежит сносу - из федерального бюджета в последние годы капают какие-то деньги, и жителей бараков мало-помалу переселяют в хрущевки и в новый микрорайон Тырган. Но в большинстве бараков продолжает теплиться жизнь. Хотя, возможно, в данном случае более уместно не слово «жизнь», а какое-то другое слово, которое я затрудняюсь подобрать.
Мимо бараков по улице (назовем это условно «улицей») идет, пошатываясь, пьяный дедушка. На голове у дедушки шапка-ушанка, представляющая собой плотный, слежавшийся комок концентрированного ужаса. Дедушка останавливается. Во рту у него что-то вроде окурка. Дедушка достает из кармана ватника спичечный коробок и пытается прикурить. У дедушки ничего не получается.
На обочине «улицы» стоит довольно новая «десятка». Мимо «десятки» идет хорошо одетая молодая женщина, толкающая симпатичную, ярких расцветок, детскую коляску. Женщина с коляской сворачивает к бараку, стоящему торцом к «улице», останавливается у одной из перекошенных дверей, берет на руки ребенка. Сейчас она войдет с ребенком в барак. Молодая хорошо одетая женщина и ее ребенок живут в бараке.
Ну что, в Ясную Поляну поедем? Да нет, не стоит. Березовой Рощи вполне достаточно.
Ладно, едем дальше. Останавливаемся у железнодорожного переезда, перегороженного шлагбаумом. Мигают красные фонари. Ждем. Наконец мимо проносится одинокий огромный зеленый электровоз ВЛ-10 с огромной желтой надписью «Тайга» на боку. Тайга - это такой железнодорожный узел на севере Кузбасса, там депо, к которому приписаны огромные зеленые электровозы, которые то и дело снуют по железной дороге вдоль Прокопьевска.
Огромные зеленые электровозы таскают из Прокопьевска длинные составы с углем.
Заехали в новый (относительно, брежневских времен) район Тырган. Здесь прокопьевская депрессивность немного рассеивается. Кварталы обычных девятиэтажек, даже довольно симпатичных, широкие улицы. Правда, дома выглядят как-то устало. Люди, живущие в этих домах, сильно устают на своих тяжелых работах, и их постоянное, длящееся годами, утомление пропитало стены этих домов.
Парк, аллея, уставленная танками, бронетранспортерами и другой мемориальной техникой. По словам «Овчинникова», здесь любят гулять жители Прокопьевска. Так сказать, любимое место отдыха горожан.
Потом проехали еще несколько поселочков. Переехали еще через несколько железнодорожных переездов. Проехали опять по проспекту Шахтеров, мимо величественных, хоть и облезлых, жилых сталинских домов и гостиницы, мимо циклопических размеров городского драмтеатра (ощутимо больше московского Большого). И вернулись на Красную Горку.
Вечер, мы с Женей сидим у него на кухне. Сидим не только в прямом, но и в переносном смысле. В том смысле, который вкладывается в выражение «хорошо сидим». Женя рассказывает мне о своей жизни в Прокопьевске, я ему - о своей в Москве.
Женя, как уже было сказано, музыкант. Большую часть своей жизни он провел в Томске, и лишь недавно по семейным обстоятельствам был вынужден переехать к родителям в родной Прокопьевск. В интеллектуально-университетском Томске Женя играл во многих местных альтернативных группах. Сейчас он пишет сложную, красивую, довольно мрачную электронную музыку, для этого не нужна группа, сцена, среда - только компьютер, музыкальный слух, композиторский талант. Все перечисленные компоненты в наличии имеются.
Спрашиваю: а есть в Прокопьевске какие-нибудь интересные группы? Да какие группы, говорит Женя даже не с досадой, а с каким-то спокойным стоицизмом. Нет тут никаких групп, ни интересных, ни неинтересных. Не знаю, может, есть кто-то в глубоком подполье, сидит, не высовывается. Примерно, как я. Здесь если заниматься музыкой или там литературой, то это можно делать только одному, сидя в глубоком, герметичном подполье, чтобы о тебе никто ничего не знал и даже не догадывался.