В общем- то, психбольница сегодня превратилась в бесплатный пункт снятия похмельного синдрома, -говорит врач с неподдельной горечью. Еще Борис Аркадьевич страдает от того, что психиатрические клиники перестали числиться режимными объектами. С их территории может спокойно уйти не только снявший приступы белой горячки алкоголик, но и шизофреник. На входе в больницу стоит будка, в которой смотрят телевизор два охранника из ЧОПа. Их задача, согласно договору, только следить за сохранностью имущества клиники. А за поведением больных - пусть смотрит врач. Борис Аркадьевич замечает: «На все про все - здесь только я, медсестра и санитарка. Но женщинам уже за шестьдесят, за ними самими уход требуется».
II.
Впрочем, шизофреники не бегут отсюда, как алкоголики - наоборот, им тут так нравится, что, как уверяет врач, многие не хотят отсюда уходить и после излечения. «Им просто некуда и не к кому идти, кто-то понимает, что обстоятельства сегодняшней жизни могут спровоцировать новый приступ болезни, - поясняет Борис Аркадьевич. - А чем им тут плохо? Питание у нас на 70 рублей в день, чистое белье, культурная программа. Посильный труд, столярная мастерская, опять же - свои овощи и мясо! С ними уже не 70 рублей, а целых 150 на день получается! Половина России так не живет!» - с этими словами он вверяет меня заботам медсестры Людмилы Константиновны Федорцевой. И мы с ней отправляемся осматривать хозяйство психбольницы.
Главная гордость Покровской больницы - собственный свинарник. По пути туда Людмила Константиновна рассказывает о местных системах жизнеобеспечения: «Вот слева наша овощная плантация. Картошка и другие корнеплоды, кабачки и зелень, горох и капуста - все свое! Больным очень нравится тут работать, в огородники в очередь записываются!» Справа - котельная и куча угля, тонн на сто. «В котельной в основном работают олигофрены, они самые сильные физически», - рассказывает медсестра. Однако там могут найти себе применение и шизофреники: «Лежал у нас однажды кандидат наук - уж не знаю, откуда в наших местах такие. Так вот, он придумал из угольного шлака кирпичи делать, ну как их правильно… шлакоблоки! Пятый год теперь себя сами обеспечиваем бесплатным стройматериалом».
Из этих шлакоблоков и сделан больничный свинарник. Олигофрену, алкоголику или шизофренику сюда вход заказан. Тут трудится совсем другой контингент: «„Святые“ работают. Ну, мы их так называем, - виновато улыбается Людмила Константиновна, - С живым существом не всякий ведь справится». После наводящих вопросов выясняется, что «святые» - это бродяги, добровольно сдающиеся в психбольницу с целью отъесться, отоспаться, укрыться от морозов. Ну и подлечиться немного. «Они в основном по церквям ходят, милостыню просят. Такой у них склад души - незлобливый и детский даже какой-то. Наверное, животные их за это и любят», - поясняет медсестра, поглаживая свиноматку на сносях. Сейчас один такой «святой» уже выписался с наступлением весны, и пока, до поступления очередного пациента с тонкой организацией души, место скотника занимает шизофреник Саша.
Саша деловито ведет меня по свинарнику, и все сорок свиней, завидев его, начинают хором похрюкивать. «Это я комбикорм запарил, они и почувствовали», - как-то вдруг сникнув, говорит он. Саша оглядывается по сторонам, подходит ко мне вплотную и заговорщически шепчет: «Первое - охранники за десять рублей водят Бонифация из нашей палаты купаться на пруд. Бонифаций - морж, охранники следят, чтобы не утонул. Второе - недавно у свиноматки Фроси пропали восемь молочных поросят ночью. Сказали, что она их задавила. Я же по ночам не работаю, а сплю, никак проверить не могу. Но предполагаю, что поросят съел главный врач Лев Александрович. Вы же его видели, он запросто может съесть сразу восемь поросят, в нем самом сто двадцать килограммов весу. И третье, это уже просьба. Вы мне не можете дать свою шариковую ручку? Я уже написал шесть писем министру сельского хозяйства Гордееву, а ответа от него все нет. Я предполагаю, что мне подсовывали ручку с симпатическими чернилами, и министр Гордеев каждый раз получал пустую бумагу».
В свинарник входит штатный трудотерапевт Лариса Ивановна, и Саша резко умолкает, и вообще делает вид, что только чистил хлев уже известной нам Фроси. «Александр, плотнее набивай навозную кучу, она до мая должна перепреть! - командует трудотерапевт. - Ну что, как вам наши свинки? Ничего, мы еще научимся кожу выделывать, и тогда станем из нее вещи шить!»
Как объясняет Людмила Константиновна, выводя меня из свинарника в чистое поле, которое через пару месяцев зазеленеет всходами картошки («70 соток, всем работы в страду хватает!»), свиньи в больнице отвечают еще и за психотерапевтический эффект. Даже тяжелобольные, которых время от времени приводят на экскурсию в свинарник, пообщавшись с животными, начинают лучше себя чувствовать. Конечно, правильнее было бы им общаться с дельфинами (как того и требует психосоционика), да где взять дельфинов на селе? Людмила Константиновна переводит разговор на молоко: «Были у нас и лошади, и коровы. Да отказались мы от них, потому что не уследишь за сохранностью продукта. Ведь и „святые“ молоко пьют не хуже грешников».
Медсестра добросовестно показывает мне остальные хозяйственные постройки на территории больницы, терпеливо объясняя, что к чему. Например, столярный цех выдает не только рамы, но и опилки - на подстилку свиньям. Есть в больнице и свой автопарк, состоящий из личной «Волги» главврача, УАЗиков для перевозки больных и прочих тяжестей, а также автобуса ПАЗ, который развозит сотрудников по домам.
III.
Возвращаюсь к Борису Аркадьевичу, он встречает меня в кабинете словами «Нагулялись уже?», и мне непроизвольно от его тона хочется приготовиться к надеванию смирительной рубашки. В этот раз я замечаю, что прямо над головой замглавврача висит плакат с портретом розовой свиньи в очках.
«Хорошее все же сейчас время для медицины настало! - признается Борис Аркадьевич. - Неизлечимых больных нынче нет! Я знаю наверняка, что они там вам всякого наболтали. Вы бы их лет десять назад видели! Сейчас вот, видите, они говорят, а не мычат». Борис Аркадьевич начинает монотонно читать лекцию о психотропных препаратах, суть которой сводится к тому, что больного выписывают через 40 - 60 дней, а тяжелобольного - через 80, а не держат годами, как раньше. И в смирительную рубашку закатывают или привязывают к кровати максимум в первые три дня, а потом начинается благотворное действие лекарств, и больной начинает постепенно превращаться в человека.
И вообще сейчас, уверен Борис Аркадьевич, больные стали какие-то неинтересные: «Вы не поверите - но ни одного не то что Наполеона, но даже Сталина и Ельцина нет уже лет восемь-десять!» Он связывает это с всеобщей индивидуализацией общества, случившейся как раз в последние годы. В общем, ни руководить, ни подчиняться некому.
Зато буйным цветом расцвело так называемое «мозаичное сознание». «Бред у больных в основном сейчас связан с усложняющейся действительностью. Им кажется, что на них воздействуют лучи, аппараты, подглядывающие устройства. В последние года три поступило к нам около десяти человек, которые были убеждены, что живут в „Матрице“, что вокруг инсценировка действительности и сплошные декорации». Борис Аркадьевич берет подшивку каких-то рукописных листочков, долго перебирает их, а потом продолжает: «Еще, конечно, суициды сейчас большая проблема. В основном мужики по пьяни. Женщины как-то легче переносят проблемы окружающей действительности».
Мы снова выходим на крыльцо - Борис Аркадьевич всматривается в алкоголиков-уборщиков, тягостно вздыхает и показывает палкой на одного из них: «Ну что толку его лечить? Пятый раз с белой горячкой сюда попадает, а дней через пять снова уходит глушить своего „Максимку“».