Как же все-таки за минувшие
два месяца обнулилась вся телевизионная ритуальность! Сначала из-за короновируса пала конституционная кампания: ролики с людьми без масок 'за поправки' - это информационный шелест, не считается. Потом - непразднование 20-летия царствования и первой инаугурации: 7 мая, несмотря на воскресные предуведомления, по телеку не было ни одного сюжета. Впервые за многие десятилетия - и это реальное обнуление исторической ритуальности и уникальной зрелищной скрепы - не будет трансляции парада Победы. Впервые 9 мая нам покажут другое зрелище. Впервые первое лицо обратится к стране не с мавзолея и не трибуны на Красной площади. Может быть обращение снято на удаленке на виртуальном фоне (хотя все-таки вряд ли), может быть записано на днях (например, у могилы неизвестного солдата), а может и придуман особый прямой эфир. В любом случае уже понятно, что весь этот новый ритуал будет визуально и символически каким то иным. Железо прогрохочет над головами, города откроются всем с птичьего полета (воздушный парад), а на земле камеры, наверное ( но не знаю), будут сосредоточены у вечного огня (кстати, мало кто из телезрителей знает, что минута молчания, как ритуал-молитва, появилась сначала на телевидении в 1965 - огонь зажигали на Шаболовке, а потом уже был построен мемориал у кремлевской стены). Так что все, кто интересуется историей ТВ и трансляцией символических смыслов, можем зафиксировать эти новые для телека экранные вехи
Власть стареет, морщин все больше,
извилин меньше. Махать флагом, с которым предки шли в бой, все трудней. Но другого у нее нет. У них. Которые расселись, как мухи на больной лошади, и доедают то, на чем едут. Этот текст я написал много лет назад, это мой маленький плакатик, с которым я сижу дома. Мы все сейчас сидим дома. Власть тоже. Но глубже. И машет нам из бункера лентами, флагом и кулаком. …Победа, победа... Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. '... и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница...' А копеечница - это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле... 'Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм. А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел. А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не 'волга', до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла. А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян...'