August 06, 2024 23:07
«Каждый историк мечтает увидеть период своих исследований. Моя мечта сбылась по полной программе» Первое большое интервью Владимира Кара-Мурзы на свободе — о высылке и пытках — Meduza
Я знал еще до ареста, что согласно международному праву, длительное одиночное заключение приравнивается к пытке, к жестокому и бесчеловечному обращению. Причем длительным заключением считается 15 дней подряд. Я просидел в одиночке почти 11 месяцев нон-стоп. Признаюсь честно, до тюрьмы, до того, как сам прошел через этот опыт, я не мог понять: а что здесь пыточного? Наоборот, думал я, сидишь один, никто не мешает, пишешь что хочешь, читаешь книги — всяко лучше, чем сидеть с уголовниками в бараке. Так мог думать только человек, не знающий, что такое тюрьма. Это действительно пытка. Когда говорят о пытках, многие представляют, как засовывают иголки под ногти или бьют электрошокером. Но морально-психологические пытки бывают посильнее физических. И я могу сказать, что полная изоляция от любого человеческого общения — это совершенно невыносимо. Человек, как говорил Аристотель, — существо социальное. Нам нужно общение друг с другом так же, как еда, питье, воздух. Когда ты от этого полностью отрезан, то очень быстро — я буду говорить открыто — начинает ехать крыша. Теряешь концентрацию, начинают путаться мысли, приходит в голову какая-то дурь. Книжки, как я думал, читать вообще невозможно. Путаются строки. Читаешь страницу и не понимаешь, что там написано, перечитываешь, потом еще раз и еще раз. Об этом в своей книге «И возвращается ветер» пишет Владимир Буковский. Это великая книга, одна из самых важных в моей жизни. Наверное, самая важная. Когда я перечитывал ее в тюрьме, поражался, насколько вообще ничего не поменялось. Все, о чем он пишет, происходит и сегодня (тогда я еще не знал, что и конец этой книги в моем случае повторится). Писать в тюрьме тоже невозможно — бумагу и ручку выдают только на полтора часа в день. Все остальное время ты либо ходишь по маленькой камере, два на три метра, из угла в угол. Либо пытаешься читать, насколько это возможно. Либо просто сидишь и смотришь в стену. Причем сидишь на маленькой табуреточке, потому что в пять утра шконка прикрепляется к стене и открепляется только в девять вечера, когда нужно ложиться спать. Помимо полной изоляции от любого человеческого общения, это еще и постоянное нахождение в замкнутом пространстве. Ты все время сидишь в «шкафу». Выводят тебя только на один час в день, если это ШИЗО, или на полтора часа в день, если это ПКТ. Маленький внутренний тюремный прогулочный дворик — по сути точно такая же камера, только вместо потолка решетка, сквозь которую видно небо.
August 06, 2024 23:04
Недавний обмен заключенными неожиданно... - Александр Подрабинек | Facebook
Недавний обмен заключенными неожиданно прояснил пафос и мотивы воинственной части российской эмиграции. Очень наглядно прояснил. Кто в старые времена занимался фотографией, тот помнит: опускаешь чистый лист фотобумаги в проявитель и постепенно на нем появляется изображение. Сначала смутное, только очертания, затем все четче, и наконец вытаскиваешь из-под красного фонаря на белый свет: ба, да все ясно видно! Я не буду политкорректным и скажу все, что думаю. Эмигранты из так называемой либеральной тусовки оказались за границей потому, что боялись попасть в России в тюрьму. Вполне понятный страх. Можно даже сказать, уважительная причина. Для них вопрос личной безопасности, личного и семейного благополучия оказался важнее российской свободы и демократии, о которых они с таким пафосом и горячностью рассуждали кто на протестных митингах, кто на страницах независимой прессы и в интернете. Ну, не хватило пороху, бывает. Достойного в этом ничего нет, но и катастрофического тоже. Никто не обязывает их к самопожертвованию, да они и сами готовы были геройствовать на трибунах, но не в реальном противостоянии с репрессивной властью. Ладно, уехали и уехали, не велика потеря. В любом случае, лучше вовремя уехать, чем потом колоться на следствии. Думаю, большинство уехавших чувствует себя нормально, но некоторая часть эмиграции, самая воинственная и шумная, испытывает душевный дискомфорт. Они чувствуют свою политическую неполноценность, особенно на фоне того, что происходит в России с теми, кто остался, сопротивляется и сидит. Чтобы доказать себе и окружающим свою проницательность и подтвердить правильность эмиграционного выбора, они представляют оставшихся наивными дурачками, не понимающими жизни. Само существование политзаключенных их раздражает; они считают, что люди сели по ошибке или не рассчитав свои силы. За то они-то рассчитали! Решение Алексея Навального остаться в России укололо их в самое больное место. За месяц до гибели Навальный написал в письме из лагеря: «У меня есть моя страна и мои убеждения. И я не хочу отказываться ни от страны, ни от убеждений. И я не могу предать ни первого, ни второго. Если твои убеждения чего-то стоят, ты должен быть готов постоять за них. И если надо, пойти на какие-то жертвы». Велеречивая Екатерина Шульман этого просто не понимает. «Контекст происходящего такой, что первая же мысль, приходящая по получении новости – как он мог не уехать после первого приговора, и почти единственная эмоция – изумление по этому поводу». Она изумлена – разве личное благополучие не самое важное? Еще определеннее высказался тогда весьма ловкий во всех отношениях политик Дмитрий Гудков. «Почти всем публичным лицам, включая известных оппозиционеров, давали и дают уехать. Но в случае, если не поняли сигнала, сажают. Так что если не хотите сесть, то не нужно ждать милости от СК – самолеты в Тбилиси и другие прекрасные города летают. … При малейшем намеке на опасность – спасайтесь. Решение позаботиться о своей жизни всегда самое верное». Гудков и Шульман – люди простецкие, о выгодах трусости пишут прямо и незатейливо. Но некоторые другие в такой ситуации чувствуют себя неуютно. Просто чувствовать себя беглецом, спасающим свою шкуру, им не нравится, им нужны достойные аргументы. Им хочется остаться на высоте, желательно на той самой, которую они занимали в России, когда их все слушали. И какие это аргументы? Самый убийственный: «Россия пропащая страна и весь народ поддерживает фашистский режим». Будто не сидят по лагерям и тюрьмам сотни политзаключенных, которые выбрали сопротивление, а не бегство. Будто не было многотысячных митингов и шествий по всей России, когда их еще можно было организовать. Будто властям не приходится фальсифицировать результаты выборов, чтобы не выявилась ничтожная электоральная поддержка Путина. Анна Розэ пишет о своих знакомых россиянах, а читается это как о россиянах вообще: «Мои знакомые россияне не демонстрировали сочувствия к настоящим жертвам агрессии. То, что в Украине по вине России и с их молчаливого согласия ежедневно убивают людей, разрушают не только города, но и основу существования граждан суверенной страны, им казалось неким фоном, а не сутью происходящего». Ну, вот что делать с таким никчемным народом? Ясное дело, бежать от него и клеймить последними словами. И не дай бог кто подумает, что ты и сама из них. Еще дальше шагнула журналистка Виктория Ивлева атаковавшая на своей странице в Фейсбуке Vladimir Kara-Murza, Илья Яшин / Ilya Yashin и Андрей Пивоваров за то, что они мало и неправильно говорили на своей пресс-конференции об Украине. «Я бы очень хотела услышать от вас хоть одно слово покаяния, а не рассказы о том, как виноват Путин, а народ чуден и свеж. А кто этого Путина выбирал раз за разом, не народ ли? ...Начатая нашей Родиной война оставила нам всем только одно право – встать на колени». Она, благополучная эмигрантка, ждет слов покаяния от недавних политзэков, сидевших в тюрьме за свою антивоенную позицию! Сама Ивлева здесь как бы ни при чем, ей-то каяться не в чем. Это они, россияне, должны все как один бухнуться на колени, а те, кто вовремя уехал, ни в чем не виноваты. Но если говорить о чистосердечном покаянии, то не стоит ли Виктории Ивлевой покаяться за войну СССР против Афганистана? Война эта была не менее кровопролитной, чем нынешняя, а Ивлева была тогда сознательной советской студенткой и благополучной журналисткой. Публиковалась в печатном издании Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. Не протестовала. На коленях не стояла. Уж если призывать всех каяться за грехи власти, то не оборотиться ли и на себя? Нет, виноват, конеч