авили полицию торопиться, палачи отпустили законное число ударов, другие заклеймили, третьи сковала ноги, и дело казалось оконченным. Однако сцена эта поразила жителей; во всех кругах Москвы говорили об ней. Генерал-губернатор донес об этом государю. Государь велел назначить новый суд и особенно разобрать дело зажигателя, протестовавшего перед наказанием». А.И.Герцен. Былое и думы. Часть вторая. Тюрьма и ссылка (1834-1838). Глава VIII. М., ГИХЛ, 1958, с. 197-198. Но Герцена нынешние потомки русских людей середины 19 века давно не читают. А вот в самом сжатом виде, в стихотворении «Какой русский не любит пытать другого русского» Татьяны Вольтской из сборника «Дезертиры империи», может быть, прочитают. Пытка – как раз тот ключ к пониманию Российского государства, который поэт держит в руке и передает его своим читателям, чуть-чуть пытая и читателя постоянно всплывающим в соцсетях дисклеймером. Получилось, что стихотворение – это и комментарий к программному эпиграфу проекта «Вольное книгопечатание». Название сборника – «Дезертиры империи» – ироническая отсылка к коллективному слабоумию современных российских мыслителей, которые рассуждают об империи, ни черта не понимая ни в том, как развалился Советский Союз, ни в том, как этот самый Союз в свое время образовался на руинах Российской империи. Громкое слово «империя» осталось, но смысла за ним никакого не просматривается: мыслители ведь так и не прочитали Герцена, разбуженного декабристами. Вот почему и остались от империи две вещи, хорошо заметные тем, кто хоть немного отбежал от страны, агонически корчащей из себя империю. Мы с тобой – дезертиры империи, Вызывающей скуку и страх. Воробьями с намокшими перьями Мы сидим на чужих проводах. Где бульвары с нарядными платьями, Физкультурники, дева с веслом? Нас с тобой провожают проклятьями, А заплачем – кричат: “Поделом!” Не смогли, не сумели, не сдюжили, Провалились в кровавые сны, А теперь-то подумай, кому же мы, Неумехи и трусы, нужны. Незнакомые площади, станции, Кто-то зёрнышко словит, глядишь, А кому-то под вечер достанется Только в спину злорадное: “Кыш!” Непрекращающаяся пытка скукой и страхом дополняется еще одним парадоксальным чувством, охватывающим поэтессу в далекой бывшей «провинции у моря». И снова – словно по завету Герцена – Татьяна Вольтская передает его с точностью ответов добросовестного пациента на психоаналитическом сеансе. Душа боится нового ярма, И новых пут она не принимает – Все хочет петь и плакать задарма, Забыв, что без любви она – немая. А новая любовь – страшней чумы – Бежать, не привыкая и не мучась, Но те, кто на нее обречены, Пока свою не понимают участь. Зажав в руке два теплых лаваша, Идешь домой и думаешь – как просто, Устав бороться, слабая душа, Вздохнув, на милость Грузии сдается. Она глядит на дворик, на белье, На гору с краем солнечного диска, И счастья, захватившего ее Врасплох, без разрешения, – стыдится. (12.12.2022) Чем стихи пронимают читателя, тем же заставляют его понимать мир, из которого ты, читатель, вырвался на волю от страха пытки к страху неразрешенного счастья, от скуки людоедской пропаганды к новой любви, которая «страшней чумы». В «Былом и думах» Герцен вспоминает, как в 1834 году офицер вел еврейских мальчиков, забритых в матросы: «Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают - не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: ""Беда да и только, треть осталась на дороге"" (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, - прибавил он. - Повальные болезни, что ли? - спросил я, потрясенный до внутренности. - Нет, не то, чтоб повальные, а так, мрут, как мухи; […] Ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать? Я молчал». Сейчас наступили новые времена, и матери сами, добровольно отправляют своих недорослей туда же, «в Могилев», по шутке герценовского офицера. К такой матери – почти голосом Александра Ивановича Герцена – обращается Татьяна Вольтская: «Что же ты, дура набитая, воешь теперь в автобусе – Разве не ты сама Говорила о долге ему, о доблести, И вообще – иначе тюрьма… Потому что дура – всё любовалась парадами, Всё боялась окрика и пинка, Повелась на косточку – не увела, не спрятала – И дала утопить щенка». Завещанный другим «дезертиром империи» образ – глаза Муму, всматривающиеся из глубины в одуревшие лица современников, – лежат, не мигая, на приборном столе.",Gasan Gusejnov - Стихи пронимают – стихи понимают Что стихи... | Facebook,https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=pfbid02epDcnu2oMXpjJAtbktMzQ4AqBvNWYNsHaE2DjY7SzczJrqKH8HzJDNnYG2JrYRntl&id=1196293572,2023-06-19 08:23:41 -0400