ли из уже снятых фильмов. Облегченный вариант биографии Ахматовой: «муж в могиле, сын в тюрьме». На расстоянии вытянутой руки от Собчак пытают, травят, дают дикие сроки, объявляют иноагентами и террористами, посылают на фронт и убивают; ее вчерашний журналистский круг репрессирован, изгнан, объявлен в розыск, ошельмован, - а она про что угодно, но только не про это, потому что иначе придут и за ней. Ну представьте себе, это как если бы у Ахматовой был телеграм, и она бы там писала про льготную ипотеку, про любовь в Китае, про квартиру за 26 лямов в Москве, про «помянем Децла» и «а что что я вам про Камиллу Харрис говорила!». И лишь разок пискнула «какой ужас!», когда дали по 6 лет за театральный спектакль Беркович и Петрийчук. Хотя после обмена политзаключенных (среди которых был и бывший милый друг Собчак), она уже не пищала, а льстиво замечала, что Путин отдал Западу «ключевых (после смерти Навального) лидеров оппозиции и наиболее медийных». То есть не побоялся Путин, что они на свободе «продолжат свою болезненную для российской власти работу» (о господи, какой подбор слов у этого павлиньего пера современности!). Надо понимать, Путин силен и уверен в своей силе и в силе своей правды. У нас прекрасная страна, – вполне можно жить!.. И про это же «можно жить» - только с апологией, с идеологией нового нормализма, - ведет речь в соцсетях идеальный для нынешней Собчак ее муж Богомолов («Идеальный муж» - был у Богомолова когда-то такой спектакль в МХТ, полный издевок над патриотическими ценностями. Ошибки, как говорится, молодости). Идеология Богомолова проста, как и идеология любого (м)ужа, вынужденного вертеться на русской сковородке. Запад загнивает, русская культура духовнее (был у Богомолова такой смешной текст, где он ради самооправдания напускал национального тумана). А вот совсем свежий богомоловский тезис, уже безо всяких туманов: «Если человек публично рассуждает о другом человеке - он не русский интеллигент, а говно». Сквозь слова о «другом человеке» проступает, правда, «о Константине Богомолове» - как «мене, текел, уфарсин» на стене у Валтасара. «Все, кто слово против меня скажет, – заведомое говно». Но основной массив богомоловских слов – про то, что с театром времен войны и дерьма все замечательно. Вот площадки для молодых талантов. Вот новые идеи. Вот планы на будущее. Все как в инстаграме ректора ГИТИСа Заславского: вот наши прекрасные студенты, они изучают классический тайский театр. Или классический китайский театр. Актер должен все знать, все уметь, вы разве не согласны? – и тут Заславский невинно моргает глазами. Вполне себе, замечу, бесстыжими. Потому что я – нет, не согласен. В вашей путинской России, ребята, дают вашим коллегам адовы сроки, в вашей стране запрещают спектакли и вымарывают имена на афишах, в вашей стране для неугодных сценаристов отменяют авторское право, из вашей страны удирают лучшие драматурги, актеры, режиссеры. Кстати, многие бегут в никуда, в безвестность, в нищету, в эмигрантские депрессии. Так что понимаю страх быть вычеркнутыми из профессии. Но уж если вы трясетесь от страха, то тряситесь за опущенными шторами. Не позорьтесь публично. Кто тянет вас за язык?!. Да, я сейчас о новых границах внутри России, о новых красных линиях, отделяющих допустимое от аморального. Мне не слишком приятно их проводить. Я уже помянул про былую очарованность Познером. Но и спектакли Богомолова мне нравились. С Ксенией Собчак мы были сто лет на «ты» и собирались вместе писать учебник журналистики. Да и Гришу Заславского я долго считал образцовым театральным критиком. Однако все они для меня более не существуют – ни как люди, ни как профессионалы. О Русь, ты уже за холмом. О ребятки, вы уже за чертой. И теперь – по пунктам об этих красных линиях. 1. Если кто-то имел возможность уехать из России после начала войны (имел второе гражданство, вид на жительство, рабочую визу), но остался, он превратился в нормализатора зла. Можно долго копаться в индивидуальных причинах, но почти всегда они ровно те же, что у Собчак. Деньги; известность; близость к власти, - неважно, какого уровня. По большому счету, они обменяли чужое будущее на персональный комфорт. Харам. 2. Если кто-то в России эпохи репрессий остался в публичной профессии, он также превратился в нормализатора. За исключением, может быть, сверхузкого сегмента, типа ресторанных критиков. Но я хорошо понимаю Дмитрия Быкова, который недавно зло бросил, что его при упоминании Москвы гастрономической – тошнит. 3. Если человек из непубличной профессии, оставшись в России, в сетях день за днем рассказывает, что у него по работе все зашибись, он превращается в нормализатора. Даже если он учитель в классе талантливых детей. Не может быть ничего зашибись в стране, развязавшей внутри себя – террор, а вне себя – войну. И вырубающей, к слову, не только свободу в сетях, но и сами социальные сети. Поэтому понимающие это – молчат. Вот такие три пункта. Не жесток ли я, оставляя оставшимся едва ли не единственное – постить в сетях селфи, церквушки-березушки, и в лучшем случае тайно вести (как Паустовский в СССР и Хафнер или Рек-Маллечевен в нацистской Германии) честные дневники? Не-а. Это не жесть. Про жесть я сейчас расскажу. Есть у меня один давний коллега: мы вместе работали еще в «Огоньке». По известности он уступает Собчак или Познеру (впрочем, не больно-то к славе стремясь). Зато с совестью, мужеством и умом у него все в порядке. После начала войны он уехал из России в Германию не то по гуманитарной, не то по фрилансерской визе, - вариант, прямо скажем, несладкий. Профессия у нас с ним – неконвертируемая, немецкий он лишь учит, а с деньгами у него настолько schwach, что чашка кофе в кафе пробивает дыру в бюджете. И вот я ему говорю, что, постой, какие проблемы, если в Москве у тебя осталась квартира? Что, проблема сдать и переводить деньги? И получаю в ответ, что квартира осталась, но что он ее принципиально не сдает. Поскольку не хочет нормализировать рынок жилья в стране, в которой все сейчас ненормально. Не подумайте, пожалуйста, что я его слова подогнал под тему этого текста. Нет, я этот текст решил написать после его слов. Хотя вначале, признаться, кинулся переубеждать, аргументируя, что вывод денег из России в Европу играет на ослабление режима. Но он только качал головой, настаивая на своем: на ослабление или усиление режима влияет, как раз, моральный выбор.