Я тогда работала в «Новой газете», из которой меня благополучно выгнали за профнепригодность. Это было в 2003 или 2004 году. Это не Дмитрий Андреевич [Муратов] выгнал, для этого у Дмитрия Андреевича есть специально обученный человек — начальник отдела кадров. Я тогда действительно запорола какие-то съемки, что у всех бывает — это не повод для увольнения. Но эта женщина меня вызвала и сказала: месяц дорабатываешь и досвидос. А «Новая газета» — это такая как бы секта, ты в нее вступаешь и умираешь от любви. «Новая» как мачеха, которая разрешает себя любить, а ты понимаешь, что ты недостойный. Для меня было страшной трагедией, что я не буду больше там работать. И надо сказать, что часть людей в редакции ходила к Муратову и просила за меня, что-то объясняла. Бахмут, февраль 2023 года. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». Бахмут, февраль 2023 года. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». В один прекрасный день была очередная годовщина Чернобыля и редакция на летучке обсуждала, что делать с этой темой. И мой товарищ, фоторедактор Артем Геодакян сказал: «Так вот же, Ивлева была в реакторе». И Муратов сказал: «Ой, пусть она напишет что-то». И я от ужаса, что меня выгоняют, села и написала текст. И потом Дмитрий Андреевич бегал по коридору и кричал: «Это гениально!» А он это редко делал. Он обычно про гениальность говорил наедине, а если нужно было наорать — при всех. Этот текст напечатали, я втянулась и стала так делать постоянно. В «Новой» у меня выходило много текстов и фотографий. Мне сложно сказать, что было лучше, но с тех пор они сосуществуют вместе. И я страшно за это благодарна газете, потому что была в исключительном положении — коллеги меня поймут — меня почти никогда не правили и никогда не резали мои картинки. У вас есть табу в профессии? Наверняка же бывают ситуации, когда хочется сделать выигрышный, «хайповый» кадр, но при этом возникает моральная дилемма. Может я нескромно скажу, но, наверное, моя личность выше моих талантов. Знаете, бывает талант больше человека, а бывает человек больше таланта. Я думаю, что моя личность больше, чем мои фотографии или мои тексты. Но это будут оценивать уже после моей смерти. Весной этого года я была в Славянске на похоронах 30-летнего парня и его двухлетнего сына, которых убила российская ракета. Я немного общалась с оставшейся в живых мамой и женой — молодой 30-летней девочкой Настей. И может благодаря этому я была единственным фотографом внутри церкви. Насте было плохо, я не знаю, как описать ее состояние. Стоят два гроба: один большой и один маленький. В маленьком лежит твой ребенок, который несколько дней назад бегал и был счастлив. А в большом — любимый муж. Причем, трагедия произошла фактически на ее глазах: она была в доме напротив, в спортклубе. Она услышала адский грохот, выбежала на улицу и увидела, что вместо ее квартиры — небо. Голову подняла и все — перестала жить той жизнью, которой жила. Меня, конечно, просто подмывало поднять камеру и сделать снимки в церкви, потому что внутри все равно фотограф сидит — другое дело, как ты своим внутренним фотографом руководишь. В какой-то момент я себе сказала: «Ты вообще кто сначала: журналист или человек?» И ответила себе: «Сначала человек». На этом все закончилось. Я не сделала ни одного снимка, но абсолютно об этом не жалею. Наоборот, считаю, что это была победа духа. Иногда ты просто чувствуешь, что не нужно снимать. Не потому что боишься агрессии, тем более, что я женщина, и в отношении меня она проявляется меньше. Просто что-то внутри тебя командует: это делай, а это не делай. Встречались ли вам в Украине люди, которые принципиально отказывались фотографироваться или давать интервью? Я же не мастер интервью, я просто разговариваю. Я никогда не приезжаю и не начинаю сразу «поливать». Тем более, у меня пленочная камера, которая предполагает более медленный темп работы. Он более человечный, потому что скорость, с которой сейчас движется человечество в целом, немного не соответствует внутренней скорости человека. Поэтому я всегда сначала разговариваю, мне интересно. И никогда не считаю, что я лучше, чем все эти люди, что я великий мастер или великий фотограф. Я считаю, что абсолютно им всем равна, а они равны мне. В принципе я могу быть наглой бабенкой. В том, как надо куда-то влезть без мыла, я всегда была большой мастерицей. Но здесь, в Украине, я так не делаю. Я не буду пытаться «обходить сзади», чтобы куда-то попасть или пройти — мне совестно. Не потому, что мне могут сказать: «Нельзя. Ты вообще откуда? Ах, ты оттуда! Вот сиди и не питюкай!» На самом деле, мне никогда в жизни здесь ничего такого не говорили, хотя мой русский акцент люди слышат сразу. Просто это мое внутреннее чувство. Поэтому я лишний раз никуда не лезу. Херсон, осень 2022 года. Пожар после обстрела российскими войсками. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». При этом я чувствую себя в достаточной степени уверенно, поэтому меня можно проверять на любом детекторе лжи 10 тысяч раз. Я живу в унисон с украинским обществом, может, поэтому мне моя жизнь здесь очень нравится. Я очень мало жила в унисон с российским обществом — только с каким-то его маленьким кусочком, а все остальное было враждебно, и этим раздражало. Украина — страна, в которой мне хорошо и свободно жить, хотя это очень сложное состояние. Потому что физически я понимаю, что моя жизнь может закончиться в любой момент от выпущенного российского снаряда. И это гораздо большая вероятность, чем кирпич, который может упасть мне на голову. А что помогает пропускать через себя такое огромное количество человеческого горя? Мое волонтерство. То есть эмпатия, сострадание. Мне кажется, если бы я была абсолютно отстраненным, холодным ходячим циркулем, то рано или поздно сломалась бы. А волонтерство поддерживает. Потому что главное в жизни — увеличивать количество добра. Но это же огромная нагрузка: вы только за время нашего интервью три-четыре раза отвлеклись на разговоры, связанные с гуманитарной помощью. Фарида, вот что вы все не понимаете! Так живет вся Украина, во всяком случае, живая часть Украины. И в этом смысле я абсолютно ничем не отличаюсь от других. Единственное мое отличие — я могу об этом пост написать, и его прочитает большое количество людей. Все в Украине на что-то собирают деньги, все в чем-то участвуют. Если ты не собираешь деньги или у тебя нет денег, ты идешь плести маскировочные сетки или мыть полы в госпиталь. Это нормальная украинская жизнь. Думаю, это связано с тем, что молодая независимая Украина была слабым государством, что вполне естественно. Людям во власти было мало дела до народа, и народ оставили в покое. И оказалось, что это главное — оставить народ в покое, чего в России никогда не делали. И народ в Украине стал как-то сам собой заниматься, налаживать связи. Я это называю «замечательной украинской горизонтальной коррупцией». И за 30 лет люди привыкли, что если в одном месте страны ты говоришь, что у тебя потерялась собака, то в другой части тебе ее находят и привозят — это нормально, это неравнодушие, без которого просто не выжить. А в России народ всегда были палкой по голове, угрожали и запугивали. И получили, что хотели. Когда я еще жила в России, была история со взятыми в плен украинскими моряками. В сентябре 2019 года их поменяли вместе с Олегом Сенцовым. До этого девять месяцев они сидели в [СИЗО] Лефортово, и все это время я и мои друзья их кормили. Их было 24 человека: на каждого выходило 30 килограммов продуктов в месяц. Мы делили это пополам и два раза в месяц возили в СИЗО по 15 килограммов на каждого. Изюм, сентябрь 2022, девочка с папой идут за гуманитарной помощью. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». Эти килограммы фасовались по особой науке — что можно, а что нельзя, потому что в каждом СИЗО свои правила. Все делалось у меня дома, и работа шла абсолютно как часы. Одни люди покупали продукты, другие фасовали, третьи привозили все это в Лефортово, четвертые сдавали — это было самое тяжелое. Что-то у нас не брали, мы скандалили и даже что-то высканадалили. Например, после нас стали принимать вареные овощи в вакуумной упаковке, и это была большая победа над тупостью приемщиков. Эта была фантастическая акция, которая ни разу не дала ни одного сбоя. Времена тогда еще были вполне себе ничего, сесть особо не за что было. Но никому это не было интересно. Никто про это не написал ни одного слова. Меня это так поразило как журналиста. Не потому, что этим занималась я сама, а потому, что невероятное дело было сделано. Я тогда поняла, что люди в России в основном не интересуются Украиной, только какой-то маленький круг. А много ли народу выходило на всякие митинги и протесты? Сколько нас ходило в постоянные пикеты к администрации президента по поводу войны с Украиной и обмена пленными? Ну человек десять-пятнадцать. Это было безопасно, никто из нас никак не пострадал, может один штраф был за это время. Я всегда так жила. Мне кажется, что журналист должен быть не только любопытен, он еще и не имеет права быть равнодушным. Иначе это выглядит как доведенный до абсурда рассказ про нейтральность. Ты не можешь быть нейтральным, если ты не машина. Я не имею в виду людей, которые делают исключительно новости и сообщают, что «под мостом поймали Гитлера с хвостом», а в основном сейчас все занимаются новостями. Но для журналиста, который занимается не только новостями, ничего интерес