Респондентам, которые ратуют за парламентскую
республику, а их действительно подавляющее большинство, — в общем, им не то чтобы кажется, что парламентская республика у нас раз — и построилась. Они говорят: ну, пару электоральных циклов будет какая-то анархия, это придется пережить. То есть это осознание, что мы будем проходить через какой-то сложный период». То есть, у людей сформировался очень трезвый, реалистичный подход. Чуда, как а конце 80-х, они не ждут. Это очень важно с точки зрения формирования устойчивой институциональной среды будущей России.
Участники прошлогодних московских протестов говорили,
что хотели добиться от власти уважения, заставить признавать их права, хотели, чтобы власть их услышала. А вот, что я слышу сейчас: «Мы ничего не хотим от власти». Михаил мне даже помог подобрать это слово — «постороннее». Власть стала чем-то абсолютно посторонним. Есть мы, а есть какие-то там они, и от них мы больше ничего не хотим. Я же, прежде всего, психолог, поэтому дайте немного побыть психологом. Есть супружеские отношения, в которых мы можем о чем-то друг друга просить или что-то друг у друга требовать… Иногда доходит до скандалов, иногда до домашнего насилия, а иногда это просто развод. Вот у меня ощущение такое, что мы, общество, подаем на развод. Да, мы видим, как власть немного отступает: эти 10 тыс. на ребенка выделили, например. Но в наших интервью никто про это не вспомнил. — Даже, как вы их назвали, провластных респондентов это не впечатлило? — Вообще. Никто. Ни один человек об этом не сказал! Перестали видеть что-то хорошее со стороны власти. В общем, это похоже на развод.
Пока все хорошо, среднестатистический россиянин
обычно не обращает внимания на происходящее вокруг. Но опыт пережитой несправедливости оказывается для среднего россиянина столь болезненным, что заставляет провести радикальную переоценку отношения ко всей политической системе в целом. Среди россиян, столкнувшихся с нарушением прав, ниже процент тех, кто считает, что они смогут найти защиту в суде, что люди в России равны перед законом, а одобрение деятельности президента и других институтов на треть ниже, чем среди людей, чьи права не нарушались. Наоборот, люди, которые лично не сталкивались с нарушением прав, оценивают происходящее в стране, деятельность правоохранительных органов и политическую систему в целом гораздо более позитивно.' 'Пандемия коронавируса в России может дополнительно обострить восприятие незащищенности своих социальных прав и особенно права на медицинскую помощь, с нарушением которого россияне, по нашим данным, и до пандемии сталкивались наиболее часто. В этом смысле коронавирус создает новые риски для российских властей в долгосрочной перспективе.'
Это мое нежелание молчать. Нежелание
молча смотреть на то, что происходит в России. И это не нелюбовь, это хуже, это ненависть к государству и любовь к стране, которая является моей родиной по факту рождения, по факту языка, культуры и жизни. Я не могу смотреть и не видеть ложь власти на каждом шагу, я не могу смотреть и не видеть уничтожение культуры, медицины, науки, образования, абсолютное отдаление государства от социума, циничный агитпроп и постоянные двойные стандарты. Дегуманизацию и сталинизацию на государственном уровне. Расчеловечивание государственной политики по отношению к гражданам. Я вижу катастрофу, которая с нами произошла и я не могу об этом молчать. Я не знаю, что делать, я знаю, что единственное, что позволяет мне продолжать уважать себя, это то, что я не делаю вид, что я этого не вижу и говорю об этом. И это, конечно многим очень не нравится.
Жизнь настоящего арт-объекта Теперь будут
штукатурить и красить каждый день и тем увеличивать количество 'комментариев' Петербургу подарили 'стену Бродского' - это прекрасно, хотя граффити, которое заштукатурили, немного жалко. Отличная художественная акция
промежуточный итог таков: человечество не
одолело вирус, не получило иммунитета, не изобрело вакцину, низверглось в спираль рецессии -- но при этом зафиксировало важную моральную позицию, кантовскую логику абсолютного примата (а не относительной полезности) индивидуальной жизни, которая может стать более прочной основой будущего возрождения, чем иллюзорный экономический рост.