го. То есть он, конечно, окно прорубил, но дверь он туда не открыл. Это было окно с решеточкой, через которое можно было смотреть тем, кому положено туда смотреть. Что сделал Петр? Он взял рыхлое Московское царство XVII века, где на самом деле настоящей вертикали не существовало, она пошатнулась после Смуты. Там, кроме самодержавия, были, так сказать, другие подпорки: там была очень сильная патриархия, авторитет церкви невероятно возрос после того, как она сыграла такую важную роль в национальном возрождении в начале XVII века, и еще там была боярская Дума, которая имела большое значение, а еще иногда приходилось собирать земские соборы. Петр на самом деле восстановил абсолютно жесткую, такую вот ордынскую структуру государства, абсолютную вертикаль, в которой все решалось только в одной точке, эта точка находилась в голове государя, все решения принимались только оттуда. Это никакая не европеизация, это абсолютная азиатиация, которая закамуфлирована париком, камзолом и башмаками с пряжкой. Что касается XIX века, а также русской литературы, вот той культуры, из которой мы все произросли, возникла она, как я теперь понимаю, не благодаря Петру, а благодаря Екатерине, то есть существенно позже. Екатерина, как мне кажется, в историческом смысле нам интереснее всего как первый эффективный вариант использования мягкой силы в российской истории. Потому что до сего момента российская монархия использовала или жесткую власть через запугивание, или вообще ничего не делала, как кроткая Елисавет. Екатерина открыла невероятно продуктивное и интересное ноу-хау: она продемонстрировала, что можно добиться лучших результатов не когда ты грозишь отрубить голову и посадить на кол, а когда ты обещаешь наградить, что царский престол это не пугало, как при Иване Грозном, а это некое солнце, к кому надо стремиться, и ты согреешься в его лучах. И оказалось, что это отлично работает. Екатерина совершила еще несколько очень важных в культурном смысле вещей. Она любила писать, она была графоманка, но то, что она любила писать, то, что она любила литературу, задало моду писать, и через поколение русские начали писать уже хорошо (при Екатерине они писали довольно ужасно). Потом у нее возникла совершенно гениальная педагогическая идея: она понимала, будучи женщиной своего века, пользу просвещения, она понимала, что России необходимо просвещение, она понимала, что учителей взять негде, и она сказала, что лучший учитель — это мать, давайте мы воспитаем новое поколение дворянок, а они уже нам вырастят поколение новых людей, и она открыла Смольный институт, и это был невероятный прорыв… И именно эти женщины, бывшие смолянки, воспитали Татьян Лариных, тургеневских барышень, декабристов и т.д. Это была важнейшая педагогическая революция. Для одних советское — продолжение русского, а для меня это что-то совершенно иноприродное, и неизвестно, лучше или хуже. Как это для вас? — Я этому как-то совершенно не придаю этнического оттенка, для меня это вещи геометрические. Для меня речь здесь идет о соотношении — вертикаль или горизонталь. Российское государство было построено как сверхцентрализованная вертикальная модель, по-чингисхановски выстроенная сверху вниз, где все решения принимаются наверху и передаются вниз по эстафете. Параллели возможны только в одном виде, когда вертикаль дублирует сама себя для контроля, возникают контролирующие структуры — одна спецслужба, две спецслужбы, три спецслужбы, — это единственный способ контроля, гражданского горизонтального контроля нет совсем. Я ничего национального и фатального в этой схеме не вижу, любой народ засунь в эту систему — и он получится таким. Я уверен, что если через несколько лет Россия перестанет быть сверхцентрализованным государством, а станет нормальной федерацией, где все решения, 90% решений, касающихся жизни человека, принимаются на местах, и дистанция между властью и людьми меньше, абсолютно изменится и ментальность, и вся общественная атмосфера… Посмотрите на Украину, это был тот же самый советский народ совсем недавно, а теперь это никак не ордынское государство. Оно такое-сякое, рыхлое, плохо организованное, но оно устроено по-другому и люди себя ведут совершенно по-другому — свободно. Количество, пропорция свободно мыслящих людей в современной России совершенно несопоставима, с тем, что было после 70-летнего зомбирования. Нынешняя власть держится не на опоре населения, а исключительно на страхе перемен. В народе нет никакой любви к лидеру, нет никакой веры в «Единую Россию», упаси боже, просто люди привыкли к тому, что все перемены к худшему, и предпочитают до тех пор, пока можно терпеть, терпеть, чем пускаться в какие-то рискованные эксперименты. Пока не существует альтернативной картины другой России, которую можно было бы создать, которая была бы людям понятна и которая была бы для них привлекательна. С этим проблема. Видите, что сейчас происходит с путинским рейтингом? — Ждет ли Россию судьба СССР, и когда? — Имеется в виду, видимо, распад? Я думаю, что это совершенно не исключено, потому что нынешний режим, хотя ему кажется, что он изо всех сил сохраняет единство государства, по-моему, его подтачивает. Потому что государство, которое держится на одном винте, это очень слабая модель: когда этот винт ломается, все начинает разваливаться на куски. — Насколько осуществима, по-вашему, утопия федерализации, описанная у вас в «Счастливой России»? — Я думаю, что осуществима. Я думаю, что на самом деле главная проблема, главная болезнь российской государственности решится, если Россия превратится в Соединенные Штаты России, в настоящую федерацию, с несколькими профилированными столицами, с возможностью у людей на местах лучше контролировать свою собственную власть, чтобы у центра остались только объединяющие прерогативы — международные отношения, оборона, какие-то крупные проекты общенациональные. И этого совершенно достаточно. В любом народе можно воспитать чувство ответственности. Относись к человеку как к взрослому, и тогда он начнет вести себя как взрослый. Это «эффект Пигмалиона». Чувство ответственности — один из атрибутов взрослости. Я давно уже для себя понял, что для меня добро и зло в человеке — это взрослость и инфантилизм. Инфантилизм хорош только в маленьких детях, во взрослом человеке инфантилизм отвратителен. — Когда сломается этот главный винт, станет ли лучше? — После серых обычно приходят черные. Правда, долго они не могут продержаться, потому что не способны ничем управлять и ничего путного сделать. — Но какое-то время они продержатся? — Да, это возможно и очень печально. — Хотелось бы, чтобы до этого времени хотя бы открылись границы. — Нет, хотелось бы, чтобы до этого времени в стране образовалась какая-то нормальная альтернативная и популярная оппозиция, которая была бы способна возглавить принципиально другое движение. Этого сейчас, к сожалению, пока нет. Я считаю, что Россия — страна безумно интересная и великая, не в имперском смысле, а по тому энергетическому и культурному потенциалу, который накоплен в ней большим количеством поколений. Это страна, у которой есть невероятный потенциал, у которой есть невероятные возможности. Она переживает трудные времена, может быть, будет переживать еще более трудные, но мне кажется, что у России хорошие шансы на то, чтобы стать наконец счастливой Россией.