лых человека - маме шестьдесят три года, папе шестьдесят семь. Их жизни уместились в два рюкзака… К поезду мы бежали по ступенькам вниз, толпа несла нас. У мамы больное колено, у папы тяжелые рюкзаки в руках. Мне хотелось умереть, лишь бы не быть свидетелем этого. Поезд уже ждал нас, но двери еще были закрыты. Мы заполнили платформу. Люди, люди, люди… Прозвучал зверский мужской крик, он с автоматом в руках, в военной форме - орал на всех, чтобы мы встали за желтую линию, дабы никто в давке не упал на рельсы. Мне показалось, что сейчас он застрелит кого-то в голову, но вместо этого он пустил пулю в воздух. Люди на миг онемели. Двери вагонов открылись, толпа ринулась во внутрь вагонов. Нечеловеческие ступеньки, они слишком высокие - моя мама и ее больное колено. Она чуть не упала. Молодые женщины орали, чтобы пропускали вперед детей, но никто не слушал, всем очень хотелось попасть в эти двери. Крепко зажатая в моей руке папина рука, чтобы его - человека робкого - не снесла назад волна из напуганных смертельно людей, желающих лишь одного - сохранить жизни своих близких и свою, если получится... Когда поезд трогается, я смотрю в окно. То, что я вижу мне напоминает Аушвиц - гора чемоданов, детских колясок и даже верхней одежды. Люди выбрасывали все, что у них было, лишь бы сесть в поезд. Ведь каждый поезд может быть последним. Мы в поезде. Люди сидят в проходах, друг на друге. Духота. Открывать окна нельзя. Грудные дети, попугай в клетке, семьи по восемь человек, хомяк в ладошках маленького мальчика. Когда мы въехали в Житомирскую область - в те места, где еще утром был обстрел ракетами, машинист выключил свет и попросил нас выключить свои телефоны. Поезд не ехал, а шел на цыпочках со скоростью десять километров в час. Тишина в этот час в вагоне до мурашек, даже младенцы перестали рыдать, они тоже понимали... Хочешь жить - замри. Люди, которые не услышали просьбу машиниста, начали включать мобильные телефоны. И тут же прозвучали крики и мат тех, кто понял просьбу машиниста: - Блядь! Вы что сдохнуть хотите! Выключи, сука, свой телефон! Блядь! Выключи! Недалеко сидит дряхлая старушка, она со своей взрослой дочерью и двумя внуками - подростками: - Если бы я знала, что умру в дороге четыре раза, я бы осталась дома. - говорит она вслух. Ей становилось плохо от духоты, несколько раз на нее падала сумка и… взрывы. Взрывы, которые мы слышали совсем рядом. Я подслушала, что старушка и ее семья из Харькова. Из города, который умирает от обстрелов, я прочитала это в дороге, в интернете. Старушка, видимо, этого не знала. Двенадцать часов в поезде Киев - Львов. Мы на платформе вокзала во Львове. Толпы людей. Все они беженцы. МЫ - беженцы. За день до этого, когда я думала, что у меня никогда не получится вывезти родителей, я первый раз с начала войны так ревела. Орала, меня колотило, руки дрожали, а сердце выпрыгивало из груди. Никогда в жизни я так не ревела... Впервые так в жизни ненавидела. Проклинала впервые. Тех, кто проливает кровь. Тех, кто безучастен. Тех, кто молчит. А на следующее утро поезд и локти людей, которые оставили свои следы - синяки на моем теле… Родители. Я вижу их измученные лица, осунувшиеся, постаревшие. Может, я сделала только хуже? Да, в подвале было плохо, но эти двенадцать часов в поезде… Там не было ничего из того, что принято называть ""человеческим"". Неужели я сделала только хуже? Мама заболела. Она кашляет, у нее жар. Я покупаю в аптеке все, что только можно купить. Мамочка, прошу тебя, сейчас не время. Пожалуйста, дай мне перевести вас через границу, а там болей сколько хочешь, но не сейчас, умоляю. Кажется, ей все хуже и хуже. На ночлежку мы останавливаемся в Трускавце в еще советское время построенном санатории. Здесь принимают беженцев. В наших комнатах грязные постели, полотенца, в мусорном ведре использованные прокладки, унитаз забит. Женщины, которые убирают комнаты не справляются с потоком людей: - Мы не представляли, что будет такой ужас! Мы не думали, что вас будет так много! Зима, а на ее лице пот. Они работают нон-стоп. Я помогаю ей снять грязное белье, прошу у нее чистые комплекты и говорю, что постелю себе и родителям сама. Женщина уходит в следующую комнату, куда заселилась семья беженцев: старики, их взрослая дочь, пятеро маленьких детей. В столовой, где нас кормят гречкой и сосисками, я встречаю свою читательницу, она была на презентации моей книги в Киеве совсем недавно - две недели назад. Когда еще не было войны… В тот вечер мы были красивые, нарядные, а сейчас… Но мы узнали друг друга. Она уже дважды должна убегать из своего дома, чтобы спасти свою жизнь и жизни своих близких. Первый раз в 2014 году - из Луганска в Киев, где разбомбили их дом. Сейчас снова. Из Киева в... кто его знает - куда. С ней двое сыновей. Муж в Киеве. Остался. Чтобы... Им было куда вернуться. Первая ночь, когда мы спим без воздушной тревоги, взрывов. И только (!) три сирены. А кто-то сегодня умер... Чтобы другим было, куда вернуться. Утром мы садимся на автобус, который везет нас до венгерской границы. А там мы уже должны пешком несколько километров. Дети, рюкзаки, домашние животные, старики с палочками. Пешком. Не это ли конец света - видеть, как люди почти голые физически и душевно идут, не зная дойдут ли они и главное - куда они придут? Что их там ждет? И ждут ли?.. Польша, Румыния, Молдова, Словакия, Венгрия… Километровые очереди беженцев из Украины. Восемь часов мы стоим на морозе и ждем… Ждем, когда нас позовут. Когда человек в форме в маленькой будке с обогревателем, вызовет тебя, ты просунешь ему свой паспорт и пока будешь отдавать документ, почувствуешь как тепло у него там внутри. Я, чтобы согреться, просовываю свои руки и голову в будку. Говорю маме сделать тоже самое. Первый раз за восемь часов мы улыбаемся друг другу. А просто потому что - тепло. Таможенник берет печать, ударяет ею по паспорту и показывает рукой на дверь, за которой Венгрия. Там нет войны. Пока что… Моя прабабушка Гитл Янкелевна Ланцман рассказывала мне про войну с фашистами, про то, как она и ее семья вынуждены были покинуть свой дом, про то, как их эвакуировали поездами, про толпы отчаянных, несчастных людей оставляющих свои дома, домашних животных, больных родителей. Я слушала и не верила, как это возможно. Это то, что невозможно представить. Случилось это почти сто лет назад. Сто лет назад… И мы снова в этой точке. - Гитл Янкелевна, ты можешь себе это представить? - говорю я ей, глядя на фотографию с ее изображением. Фотографию, которую я положила в свой рюкзак, в который сейчас помещается моя жизнь. Как и у двоих моих любимых людей - мамы и папы. У каждого из нас по одному рюкзаку. Но главное, что в наш дом не попала ракета, когда мы были там и мы все еще есть друг у друга. Правда, я не знаю… Возможно, нашего дома уже нет. Я давно там не была. Моей маме шестьдесят три, папе шестьдесят семь и они начинают сначала. У каждого в руке рюкзак, но главное, что мы все еще держим друг друга за руки. Сегодня за окном Будапешт. Но уже скоро за окнами их нового дома будет Тель-Авив. Им очень страшно, иногда мне кажется, мы поменялись местами и теперь я за них в ответе. МамаПапа, когда-то вы меня взяли за руку и я сделала свой первый шаг. Теперь моя очередь… брать вас за руки. Рассказ Таша Карлюка","Sergei Medvedev - БОРЩ, СВАРЕННЫЙ ЗА ДЕНЬ ДО ВОЙНЫ В пять утра... | Facebook",https://www.facebook.com/sergei.medvedev3/posts/pfbid0VJrBFLpywNEiTnKEsTyRoPwpTUAxeGZifUpCdjGpGhkL227cmXjZb71YtQYVNUral,2024-02-24 02:36:58 -0500