как иначе. — Не вопрос это был, а утверждение: иначе никак. И сын, видно, поняв, куда едет папа, не донимал больше расспросами, но есть перестал — так, ковырял вилкой. А дочка ела с аппетитом — маленькая еще, чтоб понимать. И хорошо. И она тоже захотела стать маленькой. Да, не зарыдала — внутренне, где-то в глубине души или сознания (кто знает, где в нас это самое важное) была готова к тому, что такое произойдет. Что муж однажды придет и скажет… По всем условиям он подходит. Но ведь двое детей… «Государство пообещало не бросить», — наставительно ответило внутри. — Выплаты, льготы… После ужина стала мыть посуду. Как всегда, как все эти годы каждый день по три раза. А тарелки не слушались, не держались в руках, вилки падали, ноги дрожали. — Сынок, — позвала, — помоги. Он не сморщился, как бывало, не сказал «потом». Молча и послушно подошел, сменил у раковины. Она сделала несколько трудных шагов, вошла в большую комнату. Муж сидел в единственном в их доме кресле и смотрел телевизор. Как обычно по вечерам. Она понимала, что наломался за день, устал, и надо ведь узнавать, что там в мире происходит. Он пытался включать в «Кузовке» радио, а остальные предпочитали музыку, простенькие песни, под которые легче работать. Ну вот дома, вечером, включал телевизор, устроившись поудобнее. И все равно ее это часто раздражало, обижало — словно бы отстранялся от нее, детей. А сейчас так хотелось, захотелось, чтобы сидел и сидел здесь, был и был… Подошла, положила ему руки на плечи. Он, не оборачиваясь, положил свои руки на ее. Из телевизора говорили: — Эпоха ядерного шантажа должна закончиться. Идея о том, что некая страна может сражаться и победить в ядерной войне — безумна. Любое использование ядерного оружия спровоцирует гуманитарный армагеддон… — Нужно что-то собирать, — сказала она. — Носки теплые, еще что… — Давай завтра. На работу не выходить, Витя в курсе. — Уже? — С этим быстро теперь решается… Стояла позади мужа и искала, что еще сказать, как себя вести. Как ведут себя в такие часы?.. Вспомнилась бабушка. Какого она была года рождения?.. Тридцать шестого, да. Значит, когда прадедушка уходил, ей было пять или шесть. Наверное, помнила, как его провожали, что делала, говорила мама. Почему она никогда не спрашивала об этом бабушку? Почему? Думала, что не пригодится? А вот… Да ничего она не думала, просто неинтересно было — есть бабушка и есть, угощает конфетами, пирожками с ревенем, по голове гладит, добрые слова говорит. А надо было спрашивать о прошлом, о ее детстве, о том, когда она была молодой. О чем можно было тогда говорить, о чем нет, как ее мама их растила одна… Убрала руки, встряхнулась. Муж оглянулся, на лице испуг: — Что? — Ничего, ничего… — и хотела добавить: «Все нормально». Усмехнулась: «Что уж тут нормального…» Сказала вслух: — Надо сообщить моим. Сестрам будешь звонить? Одна сестра мужа жила в крайцентре, другая в Новосибирске. — Не, не надо. — Ну моим-то скажем? — Она обрадовалась, что можно поспорить; молчать было невыносимо. — Твоим — да… Посидим завтра. Может, Витю позову, ребят. — Позови, конечно! — Радость все росла — появились заботы: надо думать, что приготовить, прибраться… — Не каждый день такое, — добавил муж, и ее вымученная радость мгновенно утонула в горьком комке в горле. И она с трудом выдавила: — Да уж… не каждый. Стала злиться на мужа. Глупо, не по делу. За то, что когда-то пошел служить, что, отслужив, заключил контракт на два года, что в восьмом году оказался в части, которую подняли по тревоге и отправили в Южную Осетию. Не доехали, та война быстро кончилась, но где-то ведь осталось, что вот такой-то участвовал в боевых действиях, хотя на самом деле не участвовал, и вот теперь его в числе первых… Стыдила, успокаивала себя: нечего на это злиться, к тому же ты в него такого и влюбилась — в берцах и камуфляжных штанах не из магазина «Охотник-рыболов», а настоящих. Высокий, жилистый, как бывают жилистыми стволы лиственя — не ровные и гладкие, а словно перекрученные. Такие стволы ничем не возьмешь. Теперь, чувствовала, возьмешь. На самый крепкий материал найдется еще более крепкий. Продырявит, разрежет, нашинкует… «Не надо, не надо». Пошла на кухню, проверила, все ли помыл сын, убрала кастрюлю с гречкой и сковородку с остатками куриных сердец в холодильник. Посмотрела на часы — почти восемь. Детей рано укладывать, а чем себя занять, не знала. Обычно дела сами находились, но не сегодня. Пойти бы в огород — остались там уже убитые заморозками, но не отвязанные от колышков помидоры, засохшие плети огурцов, да и много чего еще, — только темно уже. Скоро дни станут совсем короткими, а вечера бесконечными. Тем более без мужа, вернее, с постоянной мыслью: как он там… Муж продолжал смотреть телевизор. В телевизоре спорили… Да и, кажется, не смотрел — спина прямая, напряженная, лицо опущено — просто ждал, когда придет время ложиться. Или вскочить, если она позовет. Не надо звать, дергать… Взяла с комода мобильник, вернулась на кухню и позвонила маме. Сказала: так и так, послезавтра в двенадцать с вещами… Мама заахала, зачем-то позвала отца, стала, захлебываясь, пересказывать ему. — Завтра приходи пораньше, приготовим чего, — перебила, — надо посидеть, проводить. — Конечно, доча, конечно! О-хо-хо!.. Может, и хорошо, подумалось, что родители мужа не дожили. Как бы они сейчас… Не надо, не надо!.. Потом сестре своей позвонила, тоже сказала, тоже позвала помочь с готовкой. — О, мой с рыбалки только, — обрадовалась та, — сейчас харюзков засолю. За ночь успеют мал-мал. — Спасибо. Да нет, не обрадовалась сестра, не то слово. Но так бывает, когда что-то вовремя — хоть к свадьбе, хоть к дню рождения, хоть к поминкам… Типун мне на язык… Наконец десятый час. — Так, давайте умываться, зубы чистить, — направилась в комнату детей, — завтра у нас дел много. — А я в школу пойду? — спросил сын. — А я в садик? — подхватила дочка. — Все идут. Но заберем пораньше. А после… — Она коротко кашлянула, проглатывая горечь, — послезавтра не пойдете. Дети не закричали «ура!» Вообще они странно, непривычно вели себя этим вечером. После ужина как-то незаметно ушли. Да, сын помыл посуду и потом тихо исчез. Оказывается, смотрели длинный мультик «Три богатыря»; может, и не одну серию. Обычно раз, другой начинали спорить, дочка бежала к родителям за защитой, сын объяснял, из-за чего сыр-бор, а в этот раз почти три часа тишина была. — А папа почитает? — спросила дочка, укладываясь. Не «почитай», а «папа почитает». Позвала мужа. Он пришел. — Что тебе почитать, солнышко? — И мне почитай. — Голос шлепающего из умывалки сына. — Что? Выбирайте. — «Тараканищу», — сказал сын, и дочка согласилась. Странно, конечно, восьмилетнему мальчику и четырехлетней девочке читать Чуковского, но если хотят… Они оба не любили прозу, а из стихов с раннего детства просили Чуковского или Маршака. Часто декламировали хором и наизусть. Муж взял истрепанную большую книгу, уселся на детский стульчик. Слева кровать сына, справа — дочки… — «Ехали медведи на велосипеде…» Она вышла из комнаты. Остановилась посреди кухни. Огляделась, ища, что бы поделать. Чистота и порядок… Тарелки, чашки в буфете. Большом, старинном, с резьбой, со множеством ящичков, фасетными стеклами. У многих в их городке она видела такие буфеты. Подобные. Были когда-то мастера, которые их делали. На века. Раковина и плита вмонтированы в столешницы, снизу шкафчики для посуды, разной утвари. И на стенах тоже шкафы. Над плитой — вытяжка… Этот гарнитур купили несколько лет назад, почти сорок тысяч отдали. Три богатыря, тараканище… Неужели сын догадался, куда едет папа. И сестре сказал. И вот они весь вечер смотрели, как богатыри сражаются с нечистью, теперь слушают, как смелый и хороший победил злого и плохого. Осторожно, сбоку, чтоб не увидели, подошла к дверному проему в детскую. — «А он между ними похаживает, золоченое брюхо поглаживает», — страшным голосом читал муж. — «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» И снова забурлили рыдания. «Ну что, от чего?..» Скорее отошла. Убеждала себя, что всё будет нормально, тут же спрашивала себя: «Что тут нормального? Что может быть нормально?» Все последние месяцы, да и до того несколько лет, она почти не включала телевизор, не хотела знать, что там происходит за пределами их городка, много раз просила мужа: «Да не смотри ты их, свихнешься». И он чаще всего переключал с политической передачи на развлекательную, куда-нибудь на ТНТ, СТС, где тоже было про политику, но иначе — со смехом. Да, она старательно пряталась и прятала свою семью от бурь, что метались по земле, и одна все-таки нашла их и вот-вот разметает, разрушит… — «Только вдруг из-за кусточка, — муж стал читать громче, торжественней, — из-за синего лесочка, из далеких из полей прилетает Воробей…» О, скоро закончится. Скоро он выйдет. Хорошо. Хорошо. Прижаться, и чтобы он обнял тяжелыми руками. И станет — она была сейчас уверена — спокойно. Хоть на какое-то время станет спокойно… Лежали рядом на большой, просторной кровати. Просто лежали рядом. Нет, не просто, а держась за руки. В первые месяцы они постоянно держались за руки, гуляя по улицам, перебирали пальцы друг друга, поглаживали, потом как-то перестали. Почему перестали? Свыклись? Изучили? А ведь это так приятно — держаться за руки. Муж не лез к ней с ласками, не требовал их. Она была ему молчаливо благодарна — не надо сейчас. Вот так л